Осколочек радуги - страница 70
— Обливалась, внученька, еще как!
— А папа обливался?
— Хватило и на его долю. И на него, и на тетю Надю, и на тех твоих дядек, что на войне погибли. Батька твой был тогда уже настоящий работник.
— А мама?
— Она, внученька, жила еще у своей мамы, в Воробьях.
— А она обливалась?
— Не знаю, сколько там на нее пришлось. Потому как было оно, внученька, так: кому — по ко́му, а кому — так и по два.
— Дедуля!
— Ну?
— А я вот возьму, да с лодки — скок!
— Я тебе скокну, глупенькая! Скокнешь, да и не выскочишь!
— И выскочу! Выскочу на полено, что лодка тащит, а потом побегу, побегу, побегу по полену!.. А потом по воде! И далеко-далеко-далеко! Вон туда, где лес, или еще дальше — туда, где солнце. Заберусь в тучку и — скок!..
Дед уже не отвечает на этот милый, как звон жаворонков над ними, лепет. Он тихо, беззвучно смеется, подняв весла, откинув назад голову.
Вот тут и рассказывай ей!.. Жили люди, сколько страху, сколько бед, сколько мучения всякого было, а она теперь и слушать не хочет. Как сказку на печи; интересно — глаз не сводит, а нет — не хочу. И пускай себе! Ведь двадцать лет уже прошло с тех пор, как мы тут, бедняки, бунтовали…
Дед и внучка молчат. И все вокруг молчит: и вода, и небо. По дороге из Нивищей в местечко — деду уже хорошо видно — идут машины. Одна — с сеном, другая — со снопами, а то — пустые. Однако идут они бесшумно. Не слышно также и цокота́ жнейки вон там, на желтом поле, помахивающей крыльями. И чайки почти не летают. И рыба уже не жирует. Один только белый мотылек несется навстречу лодке. О, мимо! Из Нивищей в Подволоку. Мал, а не боится. Сидел бы там, дурачок, на своей капусте! Небось намахаешься — близкий ли свет!.. Молчит, не дает о себе знать и блесна на длинно отпущенной дорожке, дощечку которой дед подложил под себя. Время от времени он подергивает жилку, проверяет, хотя и не очень верится, что в такую глухую пору какой-нибудь дурак клюнет. Пускай тащится… При немцах, один партизан рассказывал, у них в Орловской губернии когда-то, идя в церковь, мужик брал с собой недоуздок: авось попадется клячонка какая по дороге, так подъедем!
Потом старик вспоминает свое утреннее путешествие. Зря только время потерял, выбрался теперь из дому чуть не в полдень. Он долго молчит. А Ганночка тем временем перевесилась через левый борт и полощется ручками в воде.
— Садись, глупенькая. Не дай боже, случись что, так я не очень-то нырну за тобой. Из меня такая щука, что оба на дно. Садись хорошо, как сидела.
Произнося эти слова, дед не перестает думать о своем. Но думать мало, надо поделиться с добрым человеком.
— Живет иной, — начал он, — и сам не понимает, на каком он свете. Такой лес, внученька, что душа радуется. Над самым озером, сосна в сосну! А тут сделали подсочку!..
— А что это?
— Смолу выпускают из сосны.
— А зачем?
— Лес этот собираются рубить. Крапивой бы рубануть того, чтоб сидеть полгода не мог!.. Кто где вздумает, как вздумает, так лес и валит… Ходил я на днях в район. А по дороге зашел к Василю Романовичу, потому что мы с ним, внученька, любим иной раз погуторить. Вон туда!..
Он мотнул бородой в ту сторону, где — за шестью-семью километрами водной глади — виднелась новая дачка. Ганночка внимательно посмотрела туда и, ничего, кроме светлого пятнышка на сине-зеленой ленте леса, не разглядев, сказала:
— У них есть мальчик Игорь.
— Есть, внученька. Я ведь тебе о нем говорил. И сам Василь Романович тоже человек хороший. «Мы, — говорит он мне, — доберемся до них, Остап Иванович, до этих лесорубов!..» Вот, думаю, такого б начальника в район!.. А вчера, внученька, иду это я опять мимо дачи, захожу, а мой Василь Романович, как не ездил в Минск, так и не едет. «Что же вы, — говорю ему, — ждете, покуда заместо Цереймовского бора одни пеньки останутся?» А он смеется, сидя в тенечке, в таком, внученька, кресле, что все качается туда-сюда. «Образуется, говорит, Остап Иванович. Не будьте, говорит… писимилистом». Парень ты, думаю я о нем, тоже не молокосос — говорил, что шестьдесят годов, — но неужто ты впрямь так уже ослабел да обессилел?! Само оно не образуется. У себя ты небось не ожидал, покуда оно образуется само, — кубометров сто на дачу срубил. Да и так еще лесу гектара два огородил. Чтоб даже и по грибок из-за забора не выйти!..
