Март – июль 1910 года Осип Мандельштам провел в финском местечке Хангё. Здесь, в июле, он познакомился с тридцатилетним учителем математики, знатоком духовной музыки и секретарем петербургского Религиозно-философского общества, заседания которого Мандельштам будет иногда посещать, Се́ргием Платоновичем Каблуковым (1881–1919).
Человек удивительной чистоты и кристальной ясности сознания, самоотверженно преданный поэзии и поэтам, добрый приятель Мережковских и Вячеслава Иванова, Каблуков на долгое время занял возле Мандельштама место старшего друга и наставника, освободившееся после смерти Бориса Синани. Чем ближе Каблуков Мандельштама узнавал, тем больше к нему привязывался, но и тем строже с молодым поэтом обращался. Из «Второй книги» Н.Я. Мандельштам: Осип «невнятно объяснял мне, что в юности есть потребность, чтобы рядом был кто-то старший. Я не знаю, на сколько был старше Каблуков, но отец Мандельштама был еще жив, и он не мог открыто сказать, что ему не хватало отца»[111].
Приведем здесь выразительную запись из каблуковского дневника от 2 октября 1911 года: «Был у меня И. Мандельштам <Каблуков называл его не Осипом Эмильевичем, а Иосифом Емильевичем>, с которым я беседовал о современной литературе и его личном поведении, выражающемся пока в безделии и нелепом мотовстве. Доказал ему, что прежде всего ему надо учиться, т<о> е<сть> неуклонно бывать на лекциях в Университете»[112].
Но уже в той дневниковой записи Каблукова, где речь идет о знакомстве с Мандельштамом, слышится интонация заботливого опекуна, которая при личном общении, наверное, слегка смешила и раздражала поэта. Однако от роли благодарного слушателя каблуковских наставлений он не отказывался вплоть до трагических октябрьских событий 1917 года.
«Человек он, несомненно, даровитый и глубокий, но малообразованный и довольно безалаберный, легкомысленный по отношению к заботам “суетного мира”, – характеризовал Каблуков Мандельштама. – В Хангё я ежедневно и подолгу беседовал с ним о поэзии, и эта его беззаботность вызывала во мне резкое осуждение, которое я не скрывал от него. Тем не менее я полюбил его за чуткость и тонкость переживаний и вполне соглашаюсь с некоторыми его суждениями об Анненском и Маллармэ как о великих поэтах, о Бальмонте, как “поэте для толпы”, новом Надсоне, о значении Баратынского и Дельвига»[113].
В конце октября 1910 года Каблуков попросил Зинаиду Гиппиус «обратить внимание» на стихи Мандельштама и «дать ему рекомендацию в “Русскую мысль”, т. е. к Брюсову»[114]. 26 октября Гиппиус отправила Брюсову письмо, в котором Мандельштам и его стихи «отрекомендованы» следующим образом: «Некий неврастенический жиденок, который года два тому назад еще плел детские лапти, ныне как-то развился, и бывают у него приличные строки. Он приходил ко мне с просьбой рекомендовать его стихи вашему вниманию. Я его не приняла (уж очень он устанный <то ли томный, то ли утомительный; а может быть, это – впечатление от стихов юного Мандельштама>), но стихи велела оставить, прочла их и нахожу, что “вниманию” вашему рекомендовать я их могу, а что вы дальше с ними будете делать – это меня уже не трогает и вы лучше знаете»[115]. Брюсов к стихам Мандельштама остался равнодушен, и в «Русской мысли» они не появились. А вот сама Зинаида Николаевна спустя семь лет включила мандельштамовские стихи в свою строго отобранную антологию «Восемьдесят восемь современных стихотворений, избранных З.Н. Гиппиус» (вышла в декабре 1917 года). В эту антологию «вошли стихи многих поэтов, знаменитых и малоизвестных, – отмечает современный исследователь. – Но в композиции, выстроенной составительницей, все они доносят звучание ее лирического голоса»[116].
По-видимому, именно в 1910 году Мандельштам переживает острое увлечение поэзией Блока. Некоторая запоздалость этого увлечения, как мы уже отмечали, связана с поздним признанием блоковского таланта учителем Мандельштама – Владимиром Гиппиусом. Отражение этого увлечения – в стихах Мандельштама 1910 года. Так, в мандельштамовском «Змее» возникает реминисценция из блоковской «Незнакомки»: «Я не хочу души своей излучин» (у Блока: «И все души моей излучины»), а в стихотворении «В огромном омуте прозрачно и темно…» изображено «сердце», которое «всею тяжестью» «идет ко дну» (у Блока, в стихотворении «Обреченный»: «<С>ердце хочет гибели, / Тайно просится на дно»). Личная встреча двух поэтов произошла в 1911 году, и особой теплотой со стороны Блока она окрашена не была. «Вечером пьем чай в “Квисисане” – Пяст, я и Мандельштам (вечный)», – записал Блок в своем дневнике 29 октября 1911 года
