Вильтон тяжело опустил руки на синие и белые письма. Адвокат встал.
– Говоря откровенно, – сказал он, – совершенно непонятно – даже если бы дело шло о самых важных документах, – как можно останавливать экспресс, идущий в три сорок, – «Индуну», нашу «Индуну», дорогой сэр.
– Абсолютно непонятно! – повторил мой товарищ, потом, понизив голос, сказал мне: – Замечаете, снова навязчивая идея о богатстве. Меня призвали, когда он написал это. Видите, для Компании совершенно невозможно продолжать посылать свои поезда через владения человека, который в любую минуту может вообразить, что ему дано поручение с небес останавливать всякое движение. Если бы он направил нас к своему адвокату – но понятно, что этого он не захотел. Жаль, очень жаль. Он так молод. Между прочим, любопытно, не правда ли, подмечать полную уверенность в словах людей, страдающих этим – можно сказать, раздирающую душу, – и невозможность для них следить за последовательностью своих доводов.
– Я не могу понять, чего вы желаете, – говорил Вильтон адвокату.
– Она не должна быть более четырнадцати футов в высоту – действительно, удобное сооружение, а на солнечной стороне можно будет выращивать персики. – Адвокат говорил непрофессиональным тоном. – Мало что может быть приятнее, чем наблюдать, так сказать, за своим виноградником и фиговыми деревьями в полном цвету. Подумайте о прибылях и удовольствии, которые вы получите. Если бы вы нашли способ устроить это, мы обсудили бы все детали с вашим адвокатом, и возможно, что Компания взяла бы на себя часть издержек. Я надеюсь, что достаточно выяснил это дело. Если вы, дорогой сэр, заинтересуетесь постройкой стены и будете настолько любезны, что сообщите фамилии ваших поверенных, то уверяю вас, что вы не услышите больше ничего о Большой Бухонианской.
– Но почему я должен обезобразить мою лужайку новой кирпичной стеной?
– Серый камень чрезвычайно живописен.
– Ну, серый камень так серый камень. Почему, черт возьми, я должен воздвигать вавилонские башни только потому, что я – один раз – задержал один из ваших поездов?
– В его третьем письме были очень странные выражения, – шепнул мне на ухо мой собрат. – Морские впечатления сталкивались с сухопутными. В каком удивительном мире он жил и еще будет жить, прежде чем опустится занавес. И такой молодой, такой молодой!
– Ну, если желаете, чтобы сказал вам на чистом английском языке, я готов, скорее, на все, чем согласиться на стеностроительство по вашему приказанию. Можете доводить это дело до Палаты лордов и брать обратно и получать постановления хоть величиной в целый фут, если желаете, – горячо сказал Вильтон. – Боже мой, ведь я же сделал это только раз!
– В настоящее время у нас нет никакой гарантии, что вы не сделаете этого снова, а при нашем движении мы должны в интересах пассажиров требовать гарантии в какой бы то ни было форме. Тут не должно быть прецедента. Всего этого можно было бы избежать, если бы вы направили нас к вашему официальному поверенному.
Адвокат с умоляющим видом оглядел комнату.
– Вильтон, – сказал я, – можно мне попробовать?
– Все, что хотите, – сказал Вильтон. – По-видимому, я не умею говорить по-английски. Но все же я не построю стены. – Он откинулся в кресле.
– Джентльмены, – решительно проговорил я, так как предвидел, что доктор долго не поймет, в чем дело, – мистер Серджент имеет очень большое влияние на главнейшие железные дороги своей страны.
– Своей страны? – сказал адвокат.
– В этом возрасте? – сказал доктор.
– Конечно. Он получил их в наследство от своего отца, мистера Серджента, американца.
– Чем и горжусь, – сказал Вильтон, как будто он был западный сенатор, в первый раз выпущенный на континент.
– Дорогой сэр, – сказал, приподнимаясь, адвокат, – отчего вы не ознакомили Компанию с этим фактом, с таким важным фактом, в начале нашей переписки? Мы поняли бы тогда все. Мы приняли бы во внимание…
– Черт возьми ваше уважение! Что я – краснокожий индеец или сумасшедший?
У адвоката и доктора был виноватый вид.
– Если бы друг мистера Серджента сказал нам это вначале, – очень строго проговорил доктор, – многое могло быть спасено!
