А если Рахиль ошибалась и на этот раз? Если за преувеличенным оптимизмом Лео скрывался, напротив, преувеличенный пессимизм? Очень часто она замечала, что за легкомысленным поведением мужа, за показной доверчивостью угадывалось скрытое, как норка крота в цветущем саду, чувство, называемое страхом.
Кто бы мог это объяснить? Страх? Ее муж жил в страхе? Возможно, как все люди, не привыкшие к трудностям, избалованные с детства, Лео не умел бороться со страхом. Потому что для этого он должен был признать его.
Может быть, это страх парализовал его? Именно страх не давал ему заниматься днем и ночью процессом? Человек, не такой напуганный, как он, целыми днями копался бы в делах, касающихся его. Лео же все откладывал. Перепоручал другим. Это у него получалось прекрасно: отдалить момент решения проблем и в конце концов переложить их на плечи других. Его доверие к адвокату, который обслуживал больницу, неоднократно проявившую себя не с лучшей стороны по отношению к Лео, в чьих интересах было бы переложить всю ответственность на врача и его помощников, казалось настоящим профессиональным самоубийством.
Но это был способ перепоручить дело, с которым он не мог справиться сам. Лео все больше походил на ипохондриков, которые только и делают, что подпитывают в себе беспокойные фантазии о самых невероятных и безнадежных болезнях и тем не менее не могут отказаться от дурных привычек, вроде курения и алкоголя. При появлении тревожных симптомов эти люди также не имеют мужества показаться специалисту или пройти тщательный осмотр. Они как будто предпочитают беспокойство неведения беспощадной правде. Да, такой тип мнимых или реальных больных предпочитает жить в неведении.
Именно так, неделями, Лео жил в страхе. Рахиль распознавала его несомненные признаки: отсутствие аппетита, сменявшееся зверским голодом. Бессонница, за которой следовал сон допоздна. Мучительные и докучливые перепады настроения.
На самом деле ее Лео был столь ранимым человеком, что достаточно было какого-нибудь пустяка, чтобы выбить его из колеи!
Рахиль вспомнила один случай, когда они получили письмо из редакции «Коррьере делла Сера», газеты, в которой Лео вел свою знаменитую колонку «Предупредить болезнь лучше, чем ее лечить». Против своего обыкновения, в одном из последних выпусков Лео не стал развлекать читателей ни описанием специфических патологий, ни советами относительно здорового образа жизни. Движимый в очередной раз одним из своих идеалистических побуждений, он принял решение. Он обличил «коварное бойкотирование» католической церковью некоторых научных организаций, занимающихся исследованиями в области генетики. Лео написал (с осторожностью, к которой его обязывали положение в обществе и природная мягкость характера), что понтифику следовало бы проявить больше снисходительности по отношению к увлеченным исследователям, которые работают, чтобы нести добро, а не зло человечеству.
Последняя фраза — прямое обращение к высшему церковному лицу — разъярила какого-то читателя и подвигла его послать Лео записку (аналогичная записка была выслана и директору «Коррьере»), в которой последний выплеснул всю накопившуюся в нем желчь.
Вот заключительные строки того письма:
Как осмеливается профессор Понтекорво комментировать действия Его Святейшества? Знает ли вообще профессор Понтекорво, кому он осмелился дать свои ценные советы? А Вы, глубокоувжаемый директор, как Вы можете позволить, чтобы этот так называемый профессор, этот ученый шарлатан, этот неверный в белом халате набрался наглости так публично оскорблять Его Святейшество? Возможно, профессору Понтекорво стоило бы подумать о недостатках своей религии и преступлениях своих единоверцев, совершенных на Святой земле, вместо того чтобы заниматься вещами, которые его не касаются?
Вместо подписи стояло: ваш бывший читатель.
«Чем я его оскорбил? — вопрошал Лео Рахиль. — Ты мне это можешь объяснить? — Он не находил себе места. — Чем я мог его оскорбить, дорогая? Ты можешь мне сказать? Может, выражение „негласный бойкот“ показалось этому типу недостаточно уважительным по отношению к Папе? Но ты свидетель, что это неправда. Ты ведь знаешь, как я уважаю… И потом, все письмо написано заглавными буквами. Тебе не кажется, что это как-то подозрительно?»
