— Это идея Олафа.
— Олаф! Олаф! — повторил он раздражённо. — Твой телевизор тоже его не устраивал? Ему нужен цветной, да?
— Дело ведь не в вещах. Когда я вижу, что он счастлив со мной, жизнь для меня прекрасна.
— Он даёт тебе деньги?
— Зачем это? Я сама достаточно зарабатываю.
— Давай всё же поговорим. Первое опьянение, как я полагаю, уже улетучилось, по крайней мере у него. Он всё чаще и чаще будет уходить из дома без тебя.
— Неправда! — возразила она. — То, что в одно прекрасное время первое опьянение улетучивается, это нормально. Но у него осталась ко мне глубокая симпатия, это же чувствуется.
— Любовь слепа, — сказал Готенбах почти раздражённо… — Яна, вы совершенно разные люди! По духовному миру, да и по характеру.
— Но говорят также, что любовь может двигать горы. Постепенно я приобщу его к своему духовному миру.
Времени было вполне достаточно, и они пошли в клинику пешком. Готенбах взял сестру под руку, она прильнула к нему.
— Теперь у меня в жизни всё в порядке, — сказала Яна, — и любое изменение было бы для меня несказанным горем. Кроме того, меня совсем не прельщает такое занятие в свободные часы, как решение мировых проблем с глубоко интеллектуальным человеком. В эти часы мне хотелось, бы быть просто женщиной, женой Олафа.
Из Тюрингии Готенбах мог бы поехать прямо в Плауэн, но какое-то внутреннее беспокойство снова привело его к сестре. Вечером, около восьми, он позвонил в её дверь. На ней было длинное платье и узкий золотой браслет на руке.
— Ты уходишь?
— Нет. Я как раз накрыла стол к ужину. Сейчас придёт Олаф.
В гостиной на маленьком круглом столе стояли серебряные приборы. Жалюзи в комнате были опущены, горели свечи.
— Батюшки мои! — Готенбах был поражён. — У вас каждый день так? А я постоянно в разъездах, слоняюсь по гостиницам… Где Олаф?
— На пороге. — Яна услышала, как он вставляет ключ в дверной замок, и поспешила в коридор.
— Привет, моё сокровище! — Люк вручил ей букет роз, поднял её на руки и понёс в гостиную. — Добрый вечер, Вольфрам. — Бережно посадив Яну в кресло, он пожал Готенбаху руку. — Хорошо, что ты нас не забываешь.
Яна пригласила к столу, подала ужин. Олаф открыл бутылку вина. Они ели и болтали. Яна не спускала с Олафа глаз.
— Твоя сестра, — сказал он Готенбаху, — чудесная женщина. Она умеет создавать условия для жизни! — Его взгляд скользил по мебели в стиле рококо, по бронзовому подсвечнику, хрустальным бокалам, мягким коврам. Потом он посмотрел на Яну, которая непринуждённо и самодовольно разлеглась в кресле.
— Я воспринимаю всё это как красивое только в том случае, если могу делить это с кем-нибудь, — сказала Яна. — В мире так много эгоизма! У нас в клинике есть старушка, у которой в голове после несчастного случая путаница. Теперь никто не хочет забирать её домой. Просто не знаю, как с ней быть…
— Для этого имеются специальные дома. — Олаф пожал плечами. — Милая, врача следовало бы оставлять в больнице.
Она хотела возразить, но он быстро продолжал:
— Иногда я задумываюсь, что бы ты делала, если бы снова оказалась одна, как прежде. Наверное, ночи напролёт ломала бы себе голову над разными проблемами, и не только касающимися жизни той старушки! Настанет время, когда я научу тебя смотреть на вещи моими глазами. У меня вовсе нет желания стоять навытяжку перед благородством и скромностью. — Он включил магнитофон. Послышалась лёгкая музыка. — Сегодня, пьян и завтра пьян…
Сбитая с толку, Яна молча смотрела на него,
— Предложение! — Люк за руку поднял её с кресла. — Пошли куда-ни-будь танцевать. Вольфрам, пойдёшь с нами?
— Отличная идея.
— Не получится. Мне завтра в первую смену, — сказала Яна.
— Мне тоже, но мы успеем вернуться. — Люк поцеловал её в голову. — Пошли, ребята, мы, устроим себе весёленькую ночку!
— Нет, Олаф, не сегодня, — попросила Яна. — Завтра с утра у меня очень сложные обследования…
— Проклятый больничный тон! — Люк отпустил её руку. — Ну ладно, фрау доктор. — Он изобразил нечто похожее на поклон и засмеялся.
— Я уверен, что без меня тот вечер у них прошёл бы совсем иначе, — сказал Вольфрам Готенбах.
— Да-да, золотая клетка, — рассуждал Симош. — Люк чувствовал, что шаг за шагом вползает в неё, и всё же не мог устоять.
