— Делать ставку в таком важном деле исключительно на экспертизу, предусматривающую сравнительный анализ двух фотографий, — это значит допускать коренную ошибку в ходе расследования, — сказал адвокат.
— Но не вы ли, пан меценас, предложили провести такую экспертизу? Была проведена также антропологическая экспертиза.
— Я предложил! Да разве я это отрицаю? — возмутился Рушиньский. — Но сейчас придерживаюсь другого мнения. Тогда я не был защитником человека, которого вы почему-то считаете Баумфогелем. Кстати сказать, я очень признателен подполковнику Качановскому за то, что вы именно мне доверили эту миссию. Надеюсь, что сумею доказать, какими однобокими и некомпетентными были шаги, предпринятые милицией по ходу расследования.
— Не слишком ли быстро вы меняете мнение, пан меценас?
— Если я не прав, то всегда это признаю. Только корова, наверно, никогда не меняет своего мнения.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я буду требовать проведения ещё одной, аналогичной, но на этот раз намного более серьёзной экспертизы.
— Где, по-вашему, её следует провести?
— Например, в Институте судебной медицины в Кракове.
— Согласен. Можете не беспокоиться насчёт соответствующего запроса. Я сегодня же лично оформлю необходимые документы для этой уважаемой организации. Как видите, пан меценас, я охотно иду вам навстречу, хотя знаю, что новая экспертиза ничего нового не даст.
— Если она и окажется для моего клиента неудачной, я всё равно не стану вас поздравлять. Сходство порой обманчиво, — предупредил адвокат.
— Нет людей с одинаковыми размерами черепа, точно так же как и людей с одинаковыми отпечатками пальцев.
— Вы слишком категоричны, пан прокурор. Я бы сказал иначе: пока ещё они просто не найдены. Но это не доказывает, что такое невозможно. В мире живёт три с половиной или четыре миллиарда людей, и только сто или двести миллионов из них познакомились с дактилоскопией. Какие у вас основания утверждать, что среди тех, кто не прошёл эту процедуру, невозможно отыскать людей с одинаковыми отпечатками пальцев? Что касается строения черепа, то в этой области криминология вообще располагает крайне скудным материалом для сравнительного анализа. Я думаю, что гораздо легче найти двух или даже больше мужчин с одинаковым строением черепа, чем с одинаковыми отпечатками пальцев. Но даже если бы все экспертизы оказались для моего клиента неудачными, я и тогда воздержался бы ставить все точки над «i», поскольку в данном конкретном случае мы, возможно, имеем дело с редчайшим, но это не значит — недоказуемым феноменом тождества совершенно разных людей. Вы же, выстраивая обвинение на фальшивых, якобы научных предпосылках, можете осудить невинного человека.
— Давайте не будем говорить о невинном Баумфогеле, — протестующе махнул рукой прокурор. — У обвинения не будет недостатка в свидетелях. Десятки, а может быть, и сотни людей опознают в арестованном военного преступника.
— Ещё бы им не опознать! Все читали газеты, и все видели напечатанную в них фотографию. Теперь, имея перед глазами этот снимок, они безошибочно вспомнят, что именно так и выглядел когда-то Рихард Баумфо-гель. Какую ценность представляет собой опознание человека, которого вы не видели почти сорок лет?! Я готов провести эксперимент: найду несколько ваших одноклассников, с которыми вы учились в начальной школе, и устрою вам очную ставку с ними. Как думаете, сколько из них вы узнаете?
— С детьми всё по-другому, — возразил Щиперский. — Подрастая, человек сильнее меняется, чем когда он стареет в период от двадцати пяти до шестидесяти лет. В этом возрастном отрезке люди чаще узнают друг друга. А брадомское население уж, конечно, хорошо запомнило своего палача.
— Почему вы так думаете? Потому что местные жители бывали на приёмах у шефа гестапо? Или, может быть, он использовал каждую свободную минуту, чтобы прогуляться по улицам Брадомска и посетить магазины и кафе для поляков? — иронизировал адвокат. — Если они его и видели, то лишь в ту секунду, когда он проносился мимо них в своём автомобиле. А что касается свидетельств допрошенных бывших заключённых, то я сам около четырёх лет находился в нескольких концентрационных лагерях, начиная от Майданека и кончая Лютомежицами, и должен прямо сказать, что хуже всего я помню тех, кто больше всего меня истязал. А уж комендантов лагерей я или вообще не видел, или только наблюдал издали. Наверное, сейчас ни одного из них ни узнал бы. Человеческая память может сильно подвести, если сам процесс запоминания парализован страхом и отчаянием. Вместе с тем я прекрасно помню тех гитлеровцев — видел их довольно часто, — которые не упражнялись лично на мне в жестокости.
