— Наверно, нет смысла возить их в Варшаву, Даже защита не будет на этом настаивать.
— Я хочу, чтобы в деле, прежде чем оно попадёт в суд, не было никаких белых пятен. Если в Брадомске окажется много свидетелей, мы просто в один из дней соберём их всех вместе и доставим Баумфогеля в этот город.
— И не забудем прихватить ещё девять сотрудников милиции, которые нам понадобятся для опознания.
— Не вижу в этом проблемы. Всех привезём в Брадомск одним рейсом — на трёх легковушках или на одном маленьком автобусе.
— В этом действительно нет никакой проблемы, если не считать того, что мы оторвём всех от срочных дел. Вы же знаете, как в милиции туго с людьми. Я уж не говорю о себе и о вас, пан прокурор.
— И всё же я буду на этом настаивать.
— Конечно, поскольку вы ведёте следствие, мне не остаётся ничего другого, как выполнять полученные указания.
— Мне бы не хотелось, так заострять вопрос, — нахмурился Щилерский. — Ведь вы, пан подполковник, тоже прекрасно понимаете, какой резонанс вызовет это дело. Потому-то я и хочу, чтобы вы как можно быстрее начали собирать улики в Брадомске.
— Я отправлюсь туда завтра. Мы известили местную комендатуру милиции об аресте Баумфогеля и попросили подготовить необходимые документы, в первую очередь составить список лиц, с которыми нам следует побеседовать.
Однако запланированную поездку подполковника в Брадомск пришлось отложить. В городскую комендатуру милиции неожиданно обратился гражданин Антоний Галецкий. Он заявил, что хотел бы дать важные показания по делу военного преступника, фотография, которого была опубликована в газетах. Офицеру милиции, принимавшему посетителя в отсутствие Качановского, он сообщил, что узнал на снимке одного из партизан военной поры. Офицер попросил свидетеля зайти ещё раз в милицию на следующее утро. Вот это обстоятельство и задержало отъезд подполковника.
Антоний Галецкий— мужчина лет семидесяти, ещё довольно крепкий, — появился ровно в восемь утра. Он рассказал, что до войны и во время оккупации был крестьянином-единоличником в деревне Севериновка, под Парчевом. В настоящее время хозяйство взвалил на свои плечи его младший сын, а сам он перебрался на жительство к дочери, которая вышла замуж за крестьянина из соседней деревни. В период оккупации партизаны из разных отрядов были частыми гостями в Севериновке, через которую проходило шоссе, соединяющее Парчев с Люблином. Они запасались у крестьян продовольствием, принимали в деревне связных, прибывавших из Люблина, прятали у местных жителей больных и раненых.
— Когда я увидел в газете физиономию этого гестаповца, то сразу сообразил, что где-то уже встречал его. Потом вспомнил, что он частенько меня навещал, а иногда даже ночевал в моём доме. Но тогда он не носил немецкий мундир и выдавал себя за партизана. Был, наверно, засланным в отряд шпионом, потому что вскоре нагрянули жандармы, вермахт и СС и начались бои с партизанами. Многие тогда полегли, а те, кто уцелел, пробились через болота на восток и на север в направлении Волыни. Гитлеровцы спалили тогда несколько деревень, а жителей расстреляли,
— Вы хорошо помните того партизана?
— Как же я могу его забыть! По красному шраму на щеке я бы узнал его и в преисподней. Тогда он был совсем молоденький. Говорил, что всех его родных перебили немцы, что уцелел лишь он один, да и, то потому, что поехал в лес за дровами. Он выглядел таким нерасторопным и оборванным заморышем, что на него жаль было смотреть. Кто бы мог тогда подумать, что он такой законченный мерзавец! Когда я увидел эту фотографию, то сразу спросил дочь: «Ты его помнишь?» Она только мельком взглянула и с ходу ответила: «Да ведь это Дикарь, который приходил к нам с лесными братьями». Я — ноги в руки — и прямохонько в милицию. Хорошо, что сосед ехал в Варшаву и подвёз меня на своём автомобиле.
— Правильно сделали, — похвалил Качановский бывшего жителя деревни Севериновка. — Вспомните, пожалуйста, из какого партизанского отряда был этот человек?
Старик долго перебирал в памяти прошлое.
— Из отряда поручика Жбик.
— Интересная кличка.
— Так у нас называют лесных котов, которые живут на ветках деревьев и оттуда нападают на дичь в лесу.
