- Иди, - сказал Клешков, - только вот что... Кто там в доме? Что за шум?
- Налетчики, - невнятно пробормотал Гуляев, - купца моего щупают. А купец - сам в подполье, и все там оттуда. Надо брать их.
Клешков увидел, как Гуляев шатаясь двинулся к саду. Он подождал, пока тот дойдет до деревьев, и, невесомо ступая, двинулся к двери дома.
На пороге он остановился. В комнате горели свечи в трехсвечнике на столе, и в их свете видна была привязанная к креслу светловолосая женщина. В углу над сидевшим на полу мужчиной в гимнастерке стоял широкоплечий малый в тужурке и кепке. Его обрез был уперт в темя сидевшего. Трое других толпились над кем-то, привязанным ко второму креслу, и один из них, самый высокий, все время спрашивал приглушенным голосом:
- Надумал колоться, падло? Нет? - Потом они что-то сделали, хрип усиливался. И снова равнодушно-свирепый голос высокого спрашивал:
- Развяжешь язык, старая портянка? Нет?
Дверь была полуотворена, она не скрипнула, и в течение, может быть, нескольких секунд, но секунд настолько долгих, что Клешков не забыл их потом всю свою жизнь, он был свидетелем пыток. Первой его заметила женщина и осеклась в крике. От этого оглянулся парень в кожанке и, дернувшись, вскинул свой обрез. Клешков выстрелил в него и тут же, присев на колено, выпустил все патроны в обернувшихся от кресла. Все они упали со стуком. Длинный попытался подняться. Но военный, сидевший в углу, вскочил и выстрелил ему в голову из перехваченного у своего мертвого сторожа обреза.
- Вовремя вы, - сказал он, и Клешков узнал в нем руководителя местного отделения "Союза спасения родины".
Не теряя времени, военный развязал женщину и старика. Старик был огромен, тучен и настолько черен лицом, что Клешков думал, что он сейчас умрет от разрыва сердца. Старик сидел, ухватившись за ручки кресла, и прерывисто дышал.
- Онуфрий Никитич, надо уходить! - сказал ему военный. - Выстрелы слышали в городе, скоро будут гости.
Затопали шаги. Клешков с наганом и военный с обрезом кинулись к двери. Вломился дьякон.
- Живы? - завопил он оглушительно. - Спаси господи! Целы!
- Поздненько являешься, Дормидонт, - опустил обрез военный.
Дьякон подошел к мертвецам, разбросанным на полу, поглядел и часто закрестился:
- Помилуй господи, сам Фитиль.
- То-то и оно. Я говорил вам и Князеву: нельзя связываться со шпаной. Так и вышло.
- Учтем, господин ротмистр.
- Уходим немедленно. Передай своим ребятам, чтобы проводили обоих: и этого, - он указал на Клешкова, - и того за город. Задерживать никого не будем. Побратались в деле. Уходить немедленно.
Дьякон исчез.
На время их разговора женщина пропадала куда-то и теперь возникла в дверях:
- Его нет!
- Нет? - переспросил военный. - Тогда бегом! Уходим! - Он быстро натянул шинель, нахлобучил фуражку.
- Сигналы остаются прежними, - сказал он Клешкову, - сроки тоже. Нас, конечно, будут искать, но, надеюсь, не сыщут. Через двое суток начинаем. До встречи.
Клешков выскочил во двор, за ним вышли и остальные. У ограды темнела кучка людей, слышался негромкий разговор. Когда Клешков подошел, один из молодчиков при дьяконе подал ему пальто и шапку.
- Бегом! - гаркнул дьякон. И сам первый пустился тяжеловатой трусцой.
С вечера эскадрон Сякина выступил. Движение это постарались сделать неприметным. Всадники группами и по одному съезжались к монастырю, во дворе его пристраивались к своим взводам. Гуляев, получивший задание быть при Сякине, ездил рядом с комэском как привязанный. Бубнич появился около полуночи, перед самым выступлением.
По плану, принятому после сообщения Гуляева, эскадрон должен был обрубить одно из щупалец, охватывающих город: встретить и уничтожить запасной отряд Клеща. Тот самый, во главе с Кикотем, что должен был появиться завтра здесь и напасть на защитников города с тыла.
Перед самым наступлением из монастыря, около полуночи, появился Бубнич.
Шли несколько часов. Кони вязли в размытой дождями глине, всадники, ежась от ветра, кутались в бурки, шепотом матерились. К Сякину и Бубничу подскакали разведчики.
- Выходят по болоту, - доложил один из них, парень с чубом цвета спелой пшеницы, выбившимся из-под кубанки.
