- Тут погодите, - сказал Семка, кивнув на скамью под окнами.
Фитиль подобрал какую-то палку, вынул нож, уселся строгать. Клешков, сидя рядом, прислушивался к шуму за окном. Рама была приотворена, и низкий хриплый голос какого-то клещевского штабного перехлестывался с князевским тенорком.
- Вы уж меня извиняйте, - паточно тек голос Аристарха, - только что же вам в городе-то потом делать? Анархия там и сама не прокормится, и народ не прокормит. Меня начальники мои вот о чем просили: ты, мол, Аристархушко, объясни умным людям, что нам с ними надоть союз держать. Пусть они нам город помогут взять, а мы потом им поможем, ежели что, в деревне. Отсюда вместе и начнем.
В это время к Фитилю подошел Семен с тремя крепкими повстанцами, одетыми ярко и лихо: в мерлушковые папахи, в офицерские бекеши, в синие диагоналевые галифе и хромовые сапоги.
- Ось, знакомьтесь, - сказал Семка, - це тоже каторжные. И видать, по схожим делам.
- Есть где потолковать? - спросил Фитиль.
Все четверо поднялись и дружно пошли куда-то в конец улицы.
- Рыбак рыбака видит издалека, - сказал Семка, - а тебя чего он не взял?
- Я не с ним, я с Князевым, - пробурчал Клешков. Он еще не разобрался в обстановке. А пора было на что-то решаться.
Раскрылось окно. Наверное, было жарко. Санька услыхал голос Охрима.
- Гляди! - погрозил атаман и исчез в окне. Из комнаты опять донеслись раздраженные голоса,
- Кого это ждут? - спросил Клешков.
- Христю, жену батьки, - лениво ответил Семен. - Подлая баба, спасу от нее нет.
- А чего для нее охрану нужно?
- Для почету...
- Хай тому глотку заткнут, хто против объединения. И начихать, хто нам протягивает руку, лишь бы супротив комиссаров, - Клешков узнал голос одноглазого Охрима, выступавшего на митинге. - Возьмем город, тогда поделимся и поспорим, а теперь надо договориться и действовать. Нехай воны возьмут на себе пулеметы, а мы ударим с фронта. Ось тогда запляшут комиссарики. Я за то, шоб сговориться, батько.
Наступило молчание. Потом Клещ сказал:
- Добре. Мозгуй над планом, Охрим, и ты, Кикоть. Треба красных вырезать. Тогда поговорим.
Снова раздался голос Охрима:
- Кого же пишлем до городу?
Князев предложил Клешкова.
- Есть такой человек, - сказал он, - есть, есть. Надежный парень, голова. Иди-ка сюда, Саня, - позвал он, высунувшись в окно. - Вот и дело тебе придумали. Друга своего повидаешь, наставника Василь Петровича.
- Вин? - спросил Охрим, единственным глазом сверля Саньку.
- Он да Сема, они и справятся. Народ молодой, ловкий.
- Ладно, - сказал Охрим, - мне все ясно, вин так вин. Иды, хлопец, готовься. Ночью перебросим.
К вечеру приготовления были закончены. Семка должен был сопровождать Клешкова и в городе, третий оставался их ждать вместе с конями. Вернуться надо было как можно скорее, не обязательно с ответом от князевских друзей.
Семка и Клешков сидели на крыльце. В хате ссорились хозяева. Семка насвистывал какой-то известный мотив, а Клешков, у которого от напряжения дрожала каждая жилка, чистил наган. Он с усилием протирал промасленной тряпкой барабан.
- А вот и они! - пропыхтел запыхавшийся Князев, отбрасывая в сторону какой-то мешок. - Вот, ребятушки мои, вам мешок, возьмете с собой. В нем хлеб. Ежели застукают, один выход - спекулянтами прикинуться. Теперь пора, я вас провожу за посты, договорю, чего не сказал, а тебе, Сема, к батьке надо. Дюже ждет тебя батько.
Перед расставанием Князев настойчиво зашептал в ухо Клешкову:
- Запомни: три стука, потом: "От Герасима вам привет и пожеланье здоровья". Ответ: "Спаси Христос, давно весточки ждем". И чтоб этот обормот, - он чуть заметно кивнул в сторону Семки, - не услышал. Учти!
Впереди рассыпчато зацокали копыта, закричали. Князев и Клешков подняли глаза, прямо на них скакал всадник, по голосу они узнали Охрима.
- Вот ты где, старая калоша! Иди до батьки! Убежал твой брандахлыст, Фитиль этот, шо у карты резався.
Было хмурое утро. Гуляев поднялся на крыльцо исполкома, вошел в коридор, и первым, кого он увидел, был Яковлев. В стройном бритом военном, закрывавшем дверь какого-то кабинета, его нельзя было узнать - недавнего интеллигента с чеховской бородкой.
