Феодосий разослал по разным городам грамоты, призывая в Углич всех преданных царю Василию. Между тем, Сигизмунд посылал в Москву повеления боярской Думы, раздавал места, награждал поместьями, одним словом, начинал царствовать в России, маня всех неискренним обещанием пожаловать русским в цари Владислава.
— Боже мой! Боже мой! — говорила Лидия Евгении. — Когда кончатся эти смутные, несчастные времена? Я, конечно, не понимаю хорошенько, в чем дело, но замечаю, однако же, что все идет очень плохо; у всех такие постные лица. Впрочем, не от того ли это, что завтра наступает Великий Пост? Не говорил ли чего тебе, сестрица, Феодосий о делах? Как они идут? Мне он ничего не объясняет; я уже несколько раз его спрашивала.
— Да, Лидия. Мы живем во времена незавидные. Царь наш в плену; ты, я думаю, это знаешь?
— Слышала об этом. Впрочем, ему в Польше будет веселее жить, чем здесь. Помнишь ли, как мы там веселились?
— Ах ты, глупенькая! Ты по себе судишь.
— Да почему же ему там не повеселиться, пока его не отобьют у поляков. Феодосий ведь говорил, что русские во что бы то ни стало освободят царя. О чем же ему горевать?
— Сколько крови должно пролиться из-за этого! Долго еще ждать нам счастливых, радостных дней!
— У тебя все печальные мысли. Оставим этот разговор. Скажи лучше, скоро ли твоя свадьба?
— Теперь не то время, чтобы об этом думать.
— Как не то? Ах, да, я и забыла, что завтра наступает Великий Пост.
— Пост и пройдет, но свадьбы моей ты не дождешься. Вероятно, Илларион и Феодосий не будут уже тогда в Угличе.
— Да где же они будут?
— В походе.
— Ну вот, опять поход! Только и слышишь про походы! Как они мне надоели!
— Что делать, Лидия. Будем молиться Богу, чтобы послал скорее России мир и тишину.
— А знаешь ли что, сестрица? Где мы будем завтракать и есть блины сегодня? Отгадай.
— В большой нашей комнате, я думаю. Где же нам завтракать?
— Нет, ты не отгадала. Какой чудесный вид оттуда на Волгу и во все стороны! Я думаю, оттуда верст на десять все кругом видно, как на блюдечке.
— Я не понимаю тебя.
— Видишь ли ты эту угловую башню, к которой примыкает этот вал, а с другой стороны каменная стена?
— Вижу.
— Мы в этой башне будем завтракать.
— Как же это?
— Уверяю тебя. Феодосий любит ходить по стене и по валу и смотреть на свои любезные пушки. Верно, и теперь он там бродит с Илларионом. Я и вздумала зазвать их в башню и удивить неожиданным завтраком. Надобно же стараться развеселить их чем-нибудь: они оба все такие грустные.
— Проказница! Как же ты это придумала? Как тебя часовой пропустил на башню?
— Меня-то не пропустить — сестру начальника крепости! Он, было, в самом деле не пускал нас туда, то есть, меня и кухарку нашу, Сидоровну, но я так на него крикнула, что он совсем струсил. "Как ты смеешь, негодный, нас останавливать, — сказала я ему, — если нас послал твой начальник? Разве ты не знаешь, что я его сестра?"
— Что же там делает теперь Сидоровна?
— Да, я думаю, уже блины печет.
— Блины печь в крепостной башне! — сказала Евгения, засмеявшись. — Чего только тебе не придет в голову! Феодосий, верно, расхохочется.
— А мне это и нужно. Пусть он хоть ради масленицы посмеется с Илларионом. Мне уже наскучило смотреть на их нахмуренные брови. Я, право, даже забыла, какая у них улыбка, и кто из них приятнее улыбается.
— Но, кажется, мы останемся без блинов. Где их печь в башне?
— Мы с Сидоровной нашли там какую-то дрянную печку, в маленькой комнате с четырьмя узкими окошками. Часовой сказал нам, что в этой печке в старину ядра калили. А мы будем в ней блины печь. Сидоровна уже принесла вязанку дров и развела огонь. Вон, посмотри: какой там дым идет из башни. Пойдем же, сестрица, отыщем Феодосия с Илларионом и заманим их к нашему завтраку.
