Величественным наклоном головы отпустив начальника разведки, король в сопровождении свиты продолжил осмотр воздвигаемого его войсками осадного лагеря. Маркиз, отвесив его величеству глубокий изящный поклон, надел шляпу и долго стоял неподвижно, погруженный в какие-то важные размышления.
Солнце клонилось к закату. Отряд русских казаков, стоявший у стен под орудийным прикрытием и тревоживший осаждающих постоянной угрозой атаки, наконец покинул свои позиции и вернулся в крепость. Полк венгерских гусар, прикрывавший королевское войско, также свернул свои боевые порядки и направился на бивуак. В охранении в свежевырытой траншее, которую продолжали углублять пахолки, осталась лишь рота ландскнехтов. Ландскнехты настороженно вглядывались в сгущавшийся сумрак сквозь прорези прицелов своих тяжелых дальнобойных мушкетов, уложенных на бруствер, и не обращали внимания на все более и более явственные звуки массового веселья, доносившиеся из лагеря.
Хотя король Стефан своего указа о запрете хмельных напитков не отменял и никакого официального празднования по поводу начала осады не объявлял, все в королевском войске, от последнего пахолка-фуражира до коронного гетмана, радовались окончанию длинного и трудного похода. Конечно, близость неприятеля заставляла быть настороже, но подавляющее превосходство королевского войска в численности и боевой подготовке не давало повода для особых тревог. Ну, предпримут русские ночную вылазку небольшим отрядом, да хотя бы и всем пятнадцатитысячным гарнизоном. Так их же задержит засевшее в траншее сильное боевое охранение, а затем прихлопнет, как муху, стотысячное войско, которое, конечно же, успеет вовремя подняться по тревоге и слаженно развернуть свои грозные боевые порядки. Вот потому-то гайдуки и гусары, рейтары и ландскнехты, хотя и неофициально, но зато от всей души дружно праздновали, каждый в меру своих возможностей, новоселье в осадном лагере.
Ротмистр пан Голковский прошелся вдоль стройных рядов палаток своей роты, кое-где подергал растяжки, велел подтянуть. Впрочем, замечания он сделал чисто для проформы, поскольку его гусары были опытными вояками, участвовавшими не в одном походе, и, конечно же, хорошо умели не только рубить и колоть саблей и палить из пистолей, но и ставить полевой лагерь. Вернувшись в центр расположения, ротмистр некоторое время постоял перед входом в свой шатер, полюбовался фамильным штандартом, развевавшимся на высоком флагштоке под охраной часового в полном вооружении. Откинув полог, ротмистр вступил в шатер и велел ординарцам снять с него доспехи и подать парадный мундир. Облачившись в шелка и бархат, пан Голковский уселся в походное раскладное кресло и принялся ожидать своего поручика, отправившегося, как обычно, выяснять обстановку на предмет вечернего времяпрепровождения.
Поручик не заставил себя долго ждать. Он, едва переведя дыхание, сбившееся после длинной пробежки по лагерю, непривычной для кавалериста, кивнул на ходу часовому, приоткрыл полог командирского шатра и притворно робким тоном испросил позволения войти.
– Входи, докладывай, что разведал! – нетерпеливо воскликнул Голковский.
Поручик, разумеется, ни на секунду не усомнился в том, что пан ротмистр ожидает от него сведений отнюдь не о расположении и действиях неприятеля, а о некой загадочной красавице, состоящей в рядах королевского войска:
– Пани Анна Залевская со своими вервольфами расположилась, как всегда, в некотором отдалении от лагеря. Бивуак из десяти палаток находится за ручьем, в кустарнике. Вокруг – открытое поле, подходы просматриваются идеально. Охрана – четверо часовых, непрерывно перемещающихся по периметру, поддерживающих зрительную и голосовую связь, – поручик по привычке докладывал так, словно собирался ночью снимать часовых и брать языка.
Пан Голковский заметил этот забавный казус, усмехнулся, и сказал с притворной серьезностью:
– Ну что ж, ночью будем брать! Готовь группу захвата!
– Кого брать? – слегка опешил поручик, но затем, поняв, что начальство шутит, подхватил игривый тон, вытянулся по стойке «смирно»: – Слушаюсь, господин ротмистр! Разрешите мне возглавить ночной рейд!
