Комсомольское собрание молчало, словно подавленное неопровержимой логикой. В зале было тихо, и эта тишина словно придавливала своей тяжестью сидевших на стульях комсомольцев. В глубине души, конечно, ребята Марку сочувствовали. Но понимали, что в данном случае Марк Квитко, к которому, кстати, большинство сидевших в зале, где проходило комсомольское собрание, относилось очень хорошо, пошел против системы, или система пошла против него. Или даже не сама система, а конкретный ее представитель — секретарь комитета ВЛКСМ Виктор Ветров. Последнее было даже точнее…
Секретарь неторопливо осмотрел зал. В глубине души он уже чувствовал, что такое переменчивое «общественное мнение» постепенно склоняется в сторону президиума. Нечто похожее он не так давно прочел в фундаментальных трудах Никколо Макиавелли — «Государь» и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Великий флорентиец высказывался совершенно однозначно: толпа до тех пор пытается злословить на государя, пока перед ней не замаячит угроза наказания. Реального наказания.
Ветров резко и жестко сказал:
— Итак, кто за? За то, чтобы объявить комсомольцу Воронцову строгий выговор с занесением в учетную карточку. Еще раз напомню, что это взыскание комсомол объявляет ему за пренебрежительное отношение к высокому званию комсомольца. Прошу, товарищи, голосовать!
Он сам первым поднял руку. И так же, как в первый раз, сидевшие в зале комсомольцы постепенно последовали его примеру. Ветров смотрел на зал и испытывал в душе неоднозначные чувства. Он внутренне гордился собой. Однако эмоциональное выступление Антона Воронцова и сам факт неподчинения одного из комсомольцев уязвили его самолюбие. И он твердо решил про себя, что в будущем комсомольцу Воронцову предстоит повторить судьбу того, кого он так яростно защищал сегодня.
Виктор повернулся к одному из активистов, сидевших в президиуме. Тот вел протокол собрания.
— Записывай. Единогласным решением комитета комсомола Московского медицинского стоматологического института члену ВЛКСМ Антону Воронцову объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. — И снова обратился к сидящим в зале комсомольцам: — Итак, товарищи, повестка дня нашего собрания исчерпана. Какие будут замечания по ведению собрания? Нет замечаний? Тогда предлагаю объявить собрание закрытым. Кто за?
На этот раз в зале уже никто не раздумывал. Все были за. Только Антон Воронцов демонстративно отказался голосовать. Но секретаря комитета комсомола это совершенно не смутило. Он улыбнулся Лебедкиной и твердым, не терпящим возражений голосом проговорил:
— Итак, большинством голосов — один воздержался — собрание объявляется закрытым. Все свободны.
Комсомольцы зашумели. Слышался звук передвигаемых стульев и оживленный гомон. Через несколько минут зал полностью опустел. Из членов президиума осталась только Лебедкина. Виктор повернулся к ней:
— Ну, что скажешь, Ира? По-моему, совершенно неплохо все прошло. Народ нас поддержал.
— Согласна. Действительно, все прошло как по маслу.
* * *
Осенние, пожелтевшие от дождей и календаря листья опадали с холодных веток съежившихся под пронизывающим ветром деревьев и, выписывая в воздухе затейливые пилотажные фигуры, сталкивались, издавая чуть слышный шелест. Листья еще продолжали о чем-то спорить и что-то обсуждать…
Марк и Антон только что вышли из института и молча курили в небольшом скверике возле центрального входа. Антон втянул в себя слишком большую порцию сигаретного дыма и натужно закашлялся. Потом с надрывом проговорил:
— Извини, что ничем не смог тебе помочь.
Марк неожиданно улыбнулся и похлопал Антона по плечу:
— Не переживай, Антон. Ты сегодня на деле доказал нашу дружбу. И это ты меня извини, что она обернулась для тебя строгим выговором с занесением.
— Просто это было несправедливо. И непорядочно по отношению к тебе.
Марк улыбнулся:
— Еще раз спасибо, Антон. Кстати, если уж на собрании нас объявили собутыльниками, то почему бы нам…
— Не опрокинуть? — подхватил Антон.
— Именно так. Опрокинуть по маленькой. И, может быть, даже по «средненькой».
— Предложение, которое подкупает своей новизной.
