Но в середине 1930-х годов нищета и отчаяние в индустриальной Северной Англии действительно были ужасны. Суммируя свои впечатления и изученные документы, Оруэлл писал: «Здесь много людей, которые трудоустроены, но которые с финансовой точки зрения могут в равной мере считаться безработными, потому что они не получают даже минимальной оплаты, достаточной, чтобы как-то жить». По его расчетам, число жителей Англии, которые голодают или по крайней мере недоедают, составляло не менее десяти миллионов человек>>{307}.
Биографы писателя отмечают то впечатление, которое производит его книга даже на современного читателя, живущего в постиндустриальном капиталистическом обществе, не преодолевшем безработицу, но обеспечивающем как работающих, так и безработных тем минимумом жизненных благ, который позволяет вести скромный, но отнюдь не нищенский образ жизни>>{308}.
Действительно, симпатии публициста целиком на стороне рабочих. Более того, он почти преклоняется перед физическим трудом, считая, что утрата возможности делать что-то собственными руками лишает человека «значительной части его сознания»>>{309}. Впоследствии писатель не раз утверждал, что именно поэтому любил возиться в саду и заниматься домашними животными, работать на земле, выращивать деревья… Тот факт, что он занимался садоводством лишь от случая к случаю, в качестве своего рода хобби, отдыха от напряженного интеллектуального труда, а не для прокорма семьи, во внимание не принимался.
Особенно подробно Оруэлл описывал условия труда шахтеров, уделяя внимание мельчайшим деталям, ярко и своеобразно подчеркивавшим огромный риск, которому они подвергались. При этом в случае гибели шахтера в забое из зарплаты каждого рабочего смены вычитался один шиллинг как компенсация осиротевшей семье. Рабочие настолько привыкли к этому своеобразному «налогу на смерть», что воспринимали его как нечто естественное и даже как проявление солидарности. Писатель рассказывал также о других последствиях тяжкого шахтного труда — слепоте, поврежденных легких; о борьбе, которую владельцы шахт вели против выплаты горнякам-инвалидам минимальных пенсий.
Однако, реалистично и ярко описывая страдания британского рабочего класса, чувство безысходности, присущее большинству из тех его представителей, с кем ему пришлось встретиться, Оруэлл был настроен крайне пессимистично относительно возможности преодоления этих ужасов в обозримом будущем.
В отличие от своей первой публицистической книги, в основном представлявшей собой взгляд «изнутри» описанного в ней общества, «Дорога на Уиган-Пирс» разворачивала перед читателем две вполне равнозначные перспективы — и «изнутри», и «снаружи». Оруэлл подчеркивал, что не скрывал от хозяев лачуг, где ночевал, от шахтеров, с которыми разговаривал под землей, от безработных, случайно встреченных на улице, кто он на самом деле. Но он вел себя настолько естественно, принимал тяготы людей настолько близко к сердцу, что, как он с гордостью отмечал в книге, официальное «сэр» очень скоро сменялось на «товарищ», хотя по имени его не называли, еще и потому, что имя Эрик звучало «не по-пролетарски».
К явному неудовольствию своего богатого «социалистического» работодателя Голланца и его Клуба левой книги, Оруэлл впервые в своей публицистической практике остро критиковал не только правящие круги, но и британские социалистические течения, которые считал умозрительным порождением интеллектуалов, начиная с крайне левых, идущих за Троцким, и завершая правым крылом лейбористов, близким к либералам (в 1931 году из Лейбористской партии выделилась группа независимых во главе с Д. Р. Макдональдом, который возглавил коалиционное национальное правительство с участием отколовшихся от своих партий национал-либералов и национал-консерваторов).
К этому времени Оруэлл познакомился с «Капиталом» и некоторыми другими работами Маркса. Экономический детерминизм основоположника социализма, который тот пытался превратить в науку, отнюдь не впечатлил Оруэлла. Отдавая должное логике выкладок Маркса, особенно в области абстрактного экономического анализа, он считал, что эти воззрения узки, оторванны от реальной жизни, не учитывают в должной мере психологические, моральные и семейные факторы, национальные традиции — всё то, что не находится в прямой зависимости от уровня экономики.
