Так что в антиномии «деньги и социализм», по мнению Оруэлла и к его сожалению, первые пока еще неизбежно побеждали. Деньги победили и самого героя романа. Пока же Рейвелстон всерьез уговаривает Гордона почитать Маркса: «Вы бы увидели тогда наше грустное время как стадию. Ситуация непременно изменится». Собеседнику, однако, не до социализма: «Деньги поганые, обязательно завоняют! Нельзя о них, когда говоришь с человеком более состоятельным. Если уж только как о некой отвлеченной категории, но о таких, которых много в чужом кармане и нет в твоем, — нельзя! И всё-таки сюжет этот магнитом притягивал Гордона».
Каковы действительные представления людей круга Рейвелстона о социализме, можно представить себе по реплике его любовницы: «Я знаю, ты, конечно, социалист. И я, мы все теперь социалисты, но я не понимаю, для чего раздавать даром деньги и дружить с низшими классами. На мой взгляд, можно быть социалистом, но время проводить в приятном обществе».
Образ социалиста-миллионера обидел приятеля Оруэлла, богатого редактора журнала «Адельфи» Ричарда Риза, решившего, что стал прототипом Рейвелстона. Через много лет, в 1963 году, знакомый Риза в адресованном ему письме вспоминал: «Как больно кольнул Вас написанный им Ваш “портрет”»>>{277}. Вряд ли Оруэлл действительно видел в своем персонаже кого-то похожего на Риза. Скорее всего, некоторые его черты были невольно запечатлены в книге. Сам же Риз обиду долго не хранил, и их дружба продолжалась до последних дней жизни писателя.
Книга «Да здравствует фикус!» не очень популярна в постсоветской России, однако высказывания читателей оказались столь же характерными, как и мнения относительно знаменитых произведений «Скотный двор» и «1984». В обществе, еще не выбравшемся из пут первоначального капиталистического накопления, тем более повторного, начавшегося после крутой ликвидации обанкротившегося социалистического эксперимента, зрела тяга не к возвращению социализма, а к «капитализму с человеческим лицом». Вот два читательских мнения:
«Как вы понимаете, от протеста нашего героя мир не перевернулся. Он вообще этого не заметил. И в конце концов, наш герой сдался: устроился на работу, снял квартиру, въехал туда с любимой женщиной. И даже захотел заиметь фикус на подоконнике. Его место здесь, у окна гостиной, чтобы все люди из дома напротив любовались, уверенно говорит Гордон вяло сопротивляющейся этому Розмари. Ликуй, Фикус, ты победил!»
«Крестовый поход против общества, где властвуют деньги, закончился с полным удовлетворением от проигрыша. Ненавязчивая пародия на высокие идеалы. Гордон, кажется, был куда больше закабален мещанским благополучием и деньгами, чем все мы. Он так яростно отрицал всё это, что не мог думать ни о чем другом. По сути, случилось именно то, против чего он боролся, — рутина и деньги (так как он ни о чем другом не думал) сгубили все его творческие начинания».
Но столь ли ужасен мир, в котором господствует спокойная рутина, люди живут зажиточно и ведут счет деньгам? У Оруэлла нет определенного ответа. Всё зависит от времени, от конкретных ситуаций. В статье «Почему я пишу» он признавал, что в мирный век, скорее всего, был бы далек от политики, а в стихотворении 1935 года выразил свои чувства так:
Когда бы жил назад лет двести,
В попы б подался честь по чести
И воспевал бы жизнь в раю,
Растил каштан, любовь мою.
Но, к сожаленью, в наше время
Не суждено мне в рай попасть.
На мне грехи висят, как бремя:
Ко времени, когда Оруэлл завершал работу над «Фикусом», его репутация в издательском мире, по крайней мере в издательстве Голланца, была очень прочной. В начале октября 1935 года Оруэлл писал Муру: «Я получил письмо от Голланца, который торопит меня с романом. Он говорит, что должен получить его до конца года, чтобы он вышел до конца февраля»>>{279}. Издатель был настолько уверен в качестве нового произведения, что собирался выпустить его в рекордный срок — провести всю редакционную, типографскую и корректорскую работу за два месяца.
Желание издателя соответствовало намерениям автора — он завершил роман к указанному сроку. Однако публикация двух романов, привлекших внимание читателей и критики (особенно это касалось книги о Бирме), не обогатила Оруэлла. Тиражи не были значительными, гонорары оставались умеренными. Но имя писателя стало известным. Появлялись новые знакомые в литературных кругах, и совершенно неожиданно восстанавливались старые связи. Среди тех, с кем возобновились контакты, а затем и дружеские отношения, был уже упоминавшийся нами Сирил Коннолли.
