Сравнительно недолго прожив в Лондоне, Эрик понял, что для получения адекватного представления о жизни низов общества ему недостаточно британских впечатлений. Поздней весной 1928 года он решил последовать примеру многих литераторов 1920-х годов, которых притягивал Париж, считавшийся всемирной художественной столицей. Вновь появившись в городе, с которым он мельком познакомился по дороге из Бирмы в Англию, он снял крохотную комнату в Латинском квартале, насквозь продуваемую весенним холодным ветром. Вдобавок невозможно было избавиться от насекомых. Но платил он всего 50 франков в неделю — чуть меньше одного фунта стерлингов. Было и еще одно преимущество — близость университета Сорбонны с его библиотекой, куда можно было записаться, не будучи студентом. По другую сторону находилась знаменитая Высшая нормальная школа, в которой на самом высоком для того времени уровне преподавались как естественные, так и гуманитарные науки и велись соответствующие исследования. Как раз в то время, когда Блэр приехал в Париж, здесь учился будущий знаменитый писатель Жан Поль Сартр, а английский язык преподавал не менее знаменитый драматург Сэмюэл Беккет, один из основоположников театра абсурда. Естественно, ни с тем, ни с другим Блэр не встречался. Его интересовали совершенно другие знакомства — в самых низших слоях парижан.
Когда на французском языке выйдет его книга, значительная часть которой будет посвящена парижским впечатлениям, Оруэлл сочтет необходимым предупредить в предисловии, что у читателя не должно создаться впечатление о враждебном отношении автора к Парижу и парижанам: «Я хотел бы особенно подчеркнуть это французским читателям, так как очень расстроился бы, если бы они предположили, что я остался недоволен самим городом, о котором на самом деле я сохранил самые счастливые воспоминания»>>{167}.
Здесь снова проявились две связанные, но в то же время разграниченные стороны восприятия Блэром жизненных реалий: общаясь с «простонародьем», он в то же время находился если не над ним, то, во всяком случае, вне его. Ведь речь шла о работе. Автор собирал материал, полностью погружаясь в ту среду, которую намеревался описывать.
Незадолго до смерти Оруэлл писал своей хорошей знакомой Силии Пейджет, жившей в то время в Париже, как причудливо переплетались в его памяти светлые и страшные воспоминания о пребывании в этом городе: «Как я хотел бы оказаться в Париже вместе с тобой, особенно сейчас, весной. Бываешь ли ты когда-нибудь в Саду растений[21]? Я когда-то любил его, хотя на самом деле там нет ничего интересного, кроме крыс, которые в какой-то момент захватили его и были такими прирученными, что их можно было кормить с руки… Обычные деревья в Париже прекрасны, потому что кора не темнеет из-за дыма, как это происходит в Лондоне»>>{168}.
Блэр весьма критически оценивал парижскую интеллигенцию, за которой наблюдал в течение полуторагодичного пребывания в городе. В годы экономического бума, предшествовавшего мировому экономическому кризису, культурная жизнь французской столицы была крайне поверхностной и напоминала сплошной праздник. Париж, писал Блэр, наполнился «таким количеством художников, писателей, студентов, дилетантов, экскурсантов, дебоширов и просто бездельников, какого мир, наверное, никогда не видел. В некоторых районах города так называемых художников, наверное, больше, чем рабочего населения».
С этой публикой Эрик не общался, и отнюдь не потому, что был снобом, — ему было просто неинтересно. Да и годы, проведенные в школе и на службе в Бирме, приучили его, что труд в одиночестве значительно привлекательнее, чем бесплодная болтовня с людьми, придерживающимися весьма высокого мнения о своих умственных способностях. Спорить с ними Эрик считал неплодотворным и скучным занятием.
Его близкая родственница, сестра матери Нелли Лимузин, жила в Париже с начала 1920-х годов со своим сожителем Юджином Эдамом (пара официально не оформляла отношения, поскольку считала это предрассудком). Эдам, получивший крупное наследство, дававшее возможность безбедно существовать во Франции, придерживался социалистических взглядов и был известным адептом единого мирового языка эсперанто и руководителем организации эсперантистов, изучавших этот язык и общавшихся на нем (впрочем, организация носила странное название: Всемирная ассоциация ненационалистов).
