– Так вы говорите – воля Божья, да? Вы меня ни за что не убедите, что на самом деле стали верить в Бога!
– Но я открыл в себе стремление верить, если вы это имеете в виду. Если бы на вашей совести было то, что я ношу на своей, вам бы это тоже понадобилось.
Она пожала плечами, и от этого движения блеснули бриллианты у нее на шее.
– Вам не следует так много размышлять над смертью отца, Алекс. Забудьте о ней. Такая уж у нас семья. Константин – монстр, Николай – бесчувственный болван. Бог – свидетель, я не пытаюсь обелить себя; а что касается вас, мой дорогой браг, вы, пожалуй, худший из всех нас, если только знать о вас всю правду!
Он смотрел мимо нее, не отвечая. Эта его привычка раздражала своею непонятностью. По выражению его лица было невозможно сказать, слышал ли он вообще ее последнее замечание.
В этот момент вошел лакей, и Екатерина приказала принести в комнату вина и ужин. Пожалуй, ее неприятие Александра за последние четыре года возросло, но оно уравновешивалось возникшим против ее воли уважением. Наконец-то она осознала, что брат, которого она считала слабым человеком, весьма тонко перехитрил ее.
Кумир салонов, подумала она, наблюдая за тем, как он потягивает вино. Его красивый профиль четко вырисовывался в свете камина. Обладая всеми возможными привлекательными чертами, которые только можно получить при рождении и в результате воспитания, он готов был даже с врагами обходиться очень любезно. В результате этого его постоянно недооценивали, и, Боже мой, как же они ошибались!
Невозможно было представить его жестоким или двуличным, где бы он ни появлялся, впечатление от его личности стирало все прошлые факты.
Никто не знает его до конца, решила она про себя, а я – меньше других. Может быть, его знает Мария Нарышкина, но и в этом я сомневаюсь. Он знает, что я ненавижу его, что я питала надежду свергнуть его, но он остается по отношению ко мне добрым и благородным – одному Богу известно, почему, ведь он же ничего не просит взамен.
Она поставила свой бокал и спросила:
– А какие еще новости?
– Через несколько месяцев мы будем в состоянии войны с Францией, – спокойно ответил Александр. – И эта новость заставляет меня заговорить с вами еще об одном деле. Я знаю, как вас порадует сообщение о том, что собираюсь расстаться со Сперанским.
Она сидела не шевелясь.
– Наконец-то! Наконец-то вы послушались меня!
– А также с Аракчеевым и многими другими, – напомнил он ей. – Я долго колебался, потому что он хороший слуга и Россия многим обязана ему.
– Он якобинец, – яростно прервала она его, – низкого происхождения и очень вероломный. Все, что он хочет, это мира с Наполеоном, пес! Когда же вы наконец-то намереваетесь избавиться от него?
– Теперь уже скоро, – сказал Александр. – Как только вернусь в Петербург. И это не единственная перемена. Я собираюсь назначить вашего друга Федора Ростопчина губернатором Москвы.
Глаза Екатерины расширились. Ростопчин, фанатично преданный их отцу, до недавнего времени полуизгнанник, пока она не приютила его в своем окружении в Твери благодаря его ненависти к французам, которая отражала ее собственные чувства. Ростопчин и Аракчеев – два призрака прошлого вместо одного! Влияние Павла Первого каким-то зловещим образом возвращалось по мере того, как его сын призывал обратно людей, которые были самыми видными деятелями во времена его ужасного правления.
– Он абсолютно предан мне, – объяснял в это время Александр. – Я помню, как верно он служил моему отцу, надеюсь, что и мне он будет служить не хуже. На него можно положиться в вопросе безопасности Москвы, как ни на кого другого в России. Само собой разумеется, моя дорогая сестра, что не следует говорить ни слова из того, что я рассказал вам, никому, даже Багратиону. При Дворе существует группировка, которая жаждет мира с Францией не меньше, чем Сперанский, и то, что я собираюсь предпринять, должно застать их врасплох.
– Я понимаю, – отозвалась она. – А во главе этой группировки стоит Константин, черт бы его побрал!
Несчастный трус, он всем говорит, что мы проиграем эту войну. Он предрекает, что Наполеон победит нас через несколько месяцев и заполучит вашу голову, а на самом деле печется о собственной голове. Я ему этого никогда не прощу!
