- Ну, если впереди у знамени ты, моя любовь!
- Да, генерал! Я впереди! Подымай свое войско в атаку! Его превосходительство губернатор отошел немного от тяжелых дум и даже набрался сил, чтобы пошутить:
- Вряд ли можно считать знаменем ту нухинскую тряпку, с которой ты не расстаешься... Во всяком случае, для российского воинства...
Клавдия Петровна просияла, увидев, что дело пошло на лад. Она решила подбросить дров в огонь.
- Для меня это талисман. Он принесет мне счастье. А, значит, и тебе. Так чем это не знамя?
Генерал вполне пришел в себя. И когда вдохновленная собственной храбростью супруга провозгласила: "Вперед, мой бесстрашный повелитель!", он даже соизволил улыбнуться и, перехватив рассекающую воздух нежную ручку с зажатым в ней и реющим, как настоящее знамя, зеленым куском шелка, приник к ней седеющими усами.
- Твоя доброта, княгиня, растопит ледники Зангезура и расплавит черные камни Гёруса. Ты мой добрый ангел.
- О, наконец я слышу речи, которые уже отчаялась когда-нибудь услышать вновь... Вы, кажется, снова становитесь воином и пылким любовником?
- Да, да - торопливо сказал губернатор, опасаясь, не потребует ли от него доказательств возрождения пылкая супруга немедленно. - Ты воскресила меня. Что ж, пойдем! Нас там, поди, заждались!
Клавдия Петровна посмотрела на него внимательно. Да, похоже, ледник удалось растопить. Во всяком случае, дело сдвинулось. Генерал расправил плечи, взгляд его обрел осмысленность. Правда, походка осталась расслабленной, но это можно приписать легкой хромоте, следу старого боевого ранения.
Не прошло и нескольких минут, как сиятельные супруги показались на пороге резиденции. Сияющие кресты, медали и золотые эполеты генерала и черное платье его жены, повязавшей голову нухинским платком, как чалмой, составляли картину яркую и впечатляющую. Генерал шел медленно и вальяжно. Клавдия Петровна, слегка опершись на полусогнутую руку мужа, высокая и стройная, плыла над землей, еле касаясь ее. Вокруг вилась охрана, сзади следовали наиболее влиятельные чиновники губернии.
Толпа на улице, измученная долгим ожиданием, отозвалась на их появление легким уважительным ропотом и торопливо расступалась.
Следом за губернаторской четой вышагивала другая сановная пара - полковник Белобородое с супругой.
Они шли, отставая от генерала-губернатора чуть дальше, чем этого требовал этикет. Но - как иначе, если, сохраняя на лицах выражения беспристрастия и умеренной, приличествующей случаю скорби, они продолжали меж собой начавшийся задолго до того спор.
Собственно, никакой неясности между ними давно не было. Любовь... О, это слово они давно забыли! Суть разногласий была куда глубже.
Полковник Белобородое, как мы уже знаем, числил себя либералом, даже относил свои воззрения к тем, что были утоплены в крови после восстания на Сенатской площади в памятном декабре восемьсот двадцать пятого года. Сравнение с декабристами льстило уездному начальнику, хотя это сходство было видно только ему самому.
Надо же, чтобы у такого вольнодумца жена стала отчаянной, фанатичной проповедницей монархических идей! Свободомыслие мужа, при всей его умеренности, вызывало в ней бесконечную злобу. Ей доставило бы истинное наслаждение зрелище его страданий, и она досаждала супругу чем только могла.
К тому же - он оказался таким растяпой! Подумать только, не смог справиться с мелкими мошенниками - контрабандистами и разбойниками, угнездившимися во вверенном ему уезде! Допустил, что тлевшее поначалу пламя беззакония и непокорности все разгоралось и сейчас уже бушевало жарким костром, потушить который придется уже совсем иными силами и средствами.
Она стыдилась того, что какой-то неотесанный деревенский чурбан, которого звали Гачаг Наби, бросил именно здесь вызов великой империи и та растерялась, не сумев сразу дать наглецу достойную отповедь... Собственно, растерялась не империя, а слабохарактерный муж Марии, но - что до того, кто конкретный виновник проявленной слабости?
- Если бы мой бестолковый супруг меньше бы проводил времени, вздыхая над пушкинскими стихами о Кавказе, а больше бы занимался тем, что ему положено по долгу службы - не лежал бы сейчас в черном гробу милый моему сердцу Николай Николаевич, зарезанный кинжалом бандита! Подумать только - бравый офицер, настоящий мужчина, истинный слуга императора - заколочен в дубовый гроб. А этот слюнтяй идет рядом со мной, глазеет по сторонам и, кажется, даже изволит веселиться...
