Алина никогда не была в убогой комнате Люсьена Лефрена. Отстранившись от Орланды, она огляделась и удивилась — он сам отреагировал точно так же, когда впервые попал сюда.
— Думаю, это и есть бедность.
— Ну уж нет, — возразил Орланда, — не забывай о его сбережениях.
— Чтобы жить вот так, молодой человек должен был обладать определенной самоотверженностью.
— Или быть одержимым страстью к деньгам.
— Страсти делают нас стоиками.
— Больше всего раздражает то обстоятельство, что я не знаю, снял он эту дыру с мебелью или кое-что все-таки принадлежало лично ему!
Точка. Конец эпитафии Люсьену Лефрену.
— Я вовсе не жажду забирать отсюда что бы то ни было из этих «сокровищ», но и оставлять его барахло нельзя — придется возвращаться, а это ужас как неприятно. Интересно, съемщик может позвонить хозяину и спросить: «Дорогой мсье, этот шкаф, он мой или ваш?»
— Съемщик — нет, подружка, которая не очень в курсе что и как, — да.
— Я буду в отъезде, и ты этим займешься для меня!
— Ладно, если хочешь, я позвоню завтра утром.
— Чудненько! Я соберу только постельное белье, одежду и Бальзака!
Решив практическую сторону дела, Орланда принялся опустошать шкаф и складывать рубашки в рюкзак. Алина смотрела на него: он был весел и спокоен — как всегда.
— Полагаешь, мы можем продолжать так, как сейчас? — спросила она.
Он поднял на нее удивленные глаза:
— Тебя разве что-то не устраивает?
— А тебе нравится сидеть на ступеньках лестницы и ждать, когда я — крадучись — выйду к тебе?
— Подумаешь! Изобретем что-нибудь другое!
Он счел несвоевременным предлагать ей уйти от Альбера.
— В конце концов, главное — правильно все устроить. Сейчас мы импровизируем, и я признаю, что прошлая ночь явно не удалась. Зато прошлый уик-энд мы провели великолепно, так ведь?
Алина почувствовала, что начинает нервничать.
— Я не сообщу тебе ничего нового, сказав, что за десять лет совместной жизни мы с Альбером впервые провели конец недели не вместе!
Орланда пожал плечами:
— Не волнуйся. Мы вместе, нам хорошо, так что все перетолчется.
— Не будь ребенком. Ты не видишь дальше собственного носа. Чтобы ускользнуть из дома, я черт-те чего наплела Альберу! Он поверил — на сей раз, но больше это не пройдет. Вообрази: он проснется ночью, а я — на лестнице!
Следующие десять минут они общались, как двое глухих, каждый долдонил свое: «Мы что-нибудь придумаем…» и «Нет, мы ничего не сможем поделать…», и в конце концов Орланда выпалил сакраментальное «Ну, так уйди от Альбера!», чему Алина нисколько не удивилась. Она ужасно побледнела.
— Значит, ты готов разрушить мою жизнь без малейших колебаний.
— Вот-вот, приехали! Твоя жизнь! Твоя жизнь! Я ее вел, эту жизнь, и сбежал, как только выпал шанс! Не понимаю, что в ней такого уж ценного! Ты скучала и грустила, а я расцветил твое существование. Без меня ты станешь прежней занудой.
Он в раздражении повернулся к ней спиной, взял с полки стопку кальсон, положил поверх рубашек. Алина увидела маленький черный револьвер и вздрогнула.
— Будь же благоразумен! — попросила она сдавленным голосом. — Попытайся вообразить наше будущее — мы же будем прикованы друг к другу, как сиамские близнецы! Сам видишь — мы оба все хуже переносим раздельное существование. Ты должен вернуться.
— Вернуться? — переспросил он, как будто не понял смысла сказанного. — Вернуться куда?
— Ко мне. В меня. Ты ушел — значит, наверняка можешь вернуться.
— Да ты бредишь! Я никогда не вернусь!
— Мы не можем оставаться разделенными, иначе вечно будем ощущать себя увечными, приговоренными к неразлучности, станем цепляться друг за друга, хромая по жизни, и потихоньку ненависть отравит ядом наши души. Я никогда не прощу тебе, если по твоей вине потеряю Альбера, ты обойтись без меня не можешь и, будучи абсолютно бессовестным, устроишь все так, чтобы он меня бросил, оставив в полном твоем распоряжении!
— Когда ты со мной, ты вовсе не несчастна! Нам так весело…
Итак, она его не переубедит! Внезапно все встало на свои места, она поняла, что будет делать. На нее снизошел совершенный покой — израненная, изодранная в клочья душа утешилась, словно напитавшись эликсиром правоты: время сражений миновало, ничто не остановит ее руку, все ее существо превратилось в инструмент для воплощения в жизнь решения, явившегося ей во всей красоте и ясности, убежденность в своей правоте — неоспоримая владычица судьбы — расправила крылья, рассеяла тьму неопределенности и прогнала сомнения.
