А что, интересно, происходит на конгрессе? Выступал ли уже профессор Ферингтон и чему был посвящён его доклад, которого все ждали с таким нетерпением? Как же я подвёл милейшего Ивана Ильича своим вынужденным отсутствием!.. Но, чёрт возьми, сколько же ещё эти негодяи собираются держать меня здесь? То, что я в своё время увлёкся их идеями, можно объяснить только ошибками молодости, мечтающей поскорее создать царство всеобщей справедливости. Как им теперь объяснить, что я не могу сделать того, чего они от меня добиваются? О Господи, кажется, опять идут, а ведь мне так и не удалось хоть немного поспать. Та пытка бессонницей, на которую они меня обрекли, становится совершенно невыносимой...»
Раздался звук поворачиваемого в замке ключа, и лежавший на кровати молодой человек — бледный, взлохмаченный, с неправильными, но не лишёнными какой-то трогательной доверчивости чертами лица — с трудом разлепил глаза и поднял голову.
Первым в комнате появился высокий, сильно загорелый и мускулистый брюнет с густыми сальными, сильно вьющимися волосами. Его впалые и небритые щёки были изборождены глубокими складками, придававшими ему мужественный вид. Он быстро глянул на пленника и отступил в сторону. За ним появился рыхлый белобрысый детина с неприятной бабьей физиономией — абсолютно безволосой, да ещё с пухлыми женскими щеками. Третьим из вошедших оказался Морев.
— Добрый вечер, господин Богомилов, — холодно поздоровался он, присаживаясь на сильно скрипнувший стул, стоявший у окна, рядом с кроватью. — Как вы себя чувствуете?
— Безумно хочу спать, — с трудом разлепив губы, отвечал пленник.
Морев удовлетворённо кивнул, словно ожидал подобного ответа.
— Если вы не прекратите упорствовать, то спать мы вам и дальше не дадим. А вам ли как биологу не знать, какое разрушительное воздействие производит на организм длительное отсутствие сна?
Филипп Богомилов пошевелился и, с трудом свесив ноги, присел на постели. Первым делом он обеими ладонями отчаянно потёр лицо, после чего потянулся, издав при этом мучительный стон смертельно не выспавшегося человека.
— Чего вы от меня хотите? Ведь я уже говорил, что большую часть наследства — кстати, оно оказалось не так велико, как вы рассчитывали, — я истратил на закупку в Германии новейшего оборудования для своей лаборатории. И я не могу отменить сделку, поскольку деньги уже перечислены в берлинское отделение «Дойчебанка»!
Слушая своего пленника, Морев всё больше каменел, словно бы исполняясь неистового гнева. Это заметили его подручные и беспокойно переглянулись. Сильно побагровев, он всё же сумел сдержаться, хотя следующую фразу процедил ужо с откровенной злобой, сквозь зубы:
— Как же ты, буржуазный прихвостень, посмел обмануть доверие партии и своих товарищей? Или ты не знал, для чего тебя и Семёна подсылали к этим купеческим барышням? Или тебе не говорили, что деньги, которые вы должны были получить в качестве приданого, предназначались на дело революции?
От него исходила такая вибрирующая энергия ярости, что Богомилов испуганно раскрыл глаза, из которых мгновенно улетучился всякий сон.
— Ты знаешь, что бывает с теми, кто предаёт интересы партии? — Этот вопрос оказался не менее грозным, чем наставленное дуло пистолета, поэтому Филипп непроизвольно содрогнулся. — Что молчишь, предатель?
Последняя фраза была явно рассчитана на то, чтобы окончательно сломить волю пленника, однако, как ни странно, произвела обратный эффект. Богомилов вдруг расправил плечи и прямо взглянул на собеседника.
— Вы не смеете называть меня предателем, — медленно, но отчётливо проговорил он, — поскольку я не давал партии никаких обещаний по поводу того, как стану распоряжаться деньгами. Да, вы много рассказывали об интересах угнетённого пролетариата, но, по моему скромному разумению, наука служит всему человечеству, а потому её интересы намного выше! — При этих словах Филипп увидел в глазах Морева такой злобный огонь, что отшатнулся к стене. — Впрочем, — упавшим тоном добавил он, — я, разумеется, готов пожертвовать определённую сумму ради будущей революции.
