Потом в цехах начали устанавливать оборудование, а в административном корпусе и в самом высоком здании комплекса — гостинице — вовсю шли отделочные работы.
Но грянули демократические реформы, и на этом этапе остановилась жизнь ещё сверкавшего только что вставленными стёклами, почти достроенного гиганта на юго-востоке столицы.
В первое время стройка ещё охранялась по-настоящему — люди ждали, что вот-вот возобновятся работы…
Но проходил за месяцем месяц, а о недостроенном заводе не вспоминали — «свободной России» он был не нужен.
Виталик не застал тех дней, когда из окон цехов выбрасывали на плавящийся от жары асфальт новенькие, в смазке ещё, станки, разбивали кувалдами и вырывали из них плоскогубцами цветной металл, ценившийся дороже труда многих рабочих и инженеров. Это случилось до того, как их семья переехала в Люблино, и об этом он только слыхал от старших. Когда в середине девяностых маленький Виталик впервые оказался с дворовой компанией на этой территории, всё мало-мальски ценное было уже украдено, корпуса зияли чёрными провалами пустых окон, на площадках этажей лежал густой слой пыли, битого кирпича и стекла, однако в будке на центральных воротах по-прежнему зачем-то сидел охранник, впрочем, относившийся совершенно безразлично как к облюбовавшим стройку бомжам и наркоманам, так и к подросткам вроде Виталика, проникавшим внутрь через многочисленные дыры в бетонном заборе.
Но тогда, в детстве, мёртвый завод поразил его размерами и показался похожим на неведомое огромное и сильное, вроде динозавра, но почему-то доброе животное, подло подстреленное из-за угла и окаменевшее без движения.
Ему вдруг стало страшно идти дальше, но он не подал вида, чтобы не опозориться перед товарищами, и полез с ними внутрь бетонного монстра.
Из всех заводских зданий ребят больше всего интересовала, конечно, гостиница — она была выше всех остальных корпусов, и с её крыши открывался вид на город.
К тому времени в здании гостиницы не оставалось ни одного целого стекла, и самый сильный страх, который приходилось преодолевать маленькому Виталику — страх даже не высоты, а пустых окон.
Когда они спускались вниз, уже темнело, и за неосвещёнными окнами мёртвых бетонных корпусов таился неподотчётный детский страх.
Ночью ему приснился город без стёкол.
Он был один, люди и машины кругом были чужие и странные, а в окнах не было ни одного стекла, Виталик искал свой дом и не мог его найти в лабиринтах улиц… Он готов был впасть в панику, когда из подъезда без стёкол появилась его мать.
— Просыпайся, опоздаешь в школу, — сказала она близко-близко над ухом.
Виталик открыл глаза и понял, что находится в своей квартире, в своей кровати, и нет никакого города без стёкол, а мать будит его к первому уроку, и пора вставать…
В тот же вечер он, никому не сказав ни слова, в одиночку отправился на территорию стройки. Он твёрдо решил побороть свой страх.
Сжимая в руке карманный фонарик, мальчик поднялся на последний этаж гостиницы. Было уже почти совсем темно, но с высоты ещё можно было видеть алую полосу заката в проёме между домами. Темнота сгущалась очень быстро, ярко горели огни на железной дороге, и вначале горело много окон в жилых домах, потом они гасли, одно за другим, и, присев на кирпичи у пустой рамы, Виталик пытался отгадать, какое из окошек погаснет раньше. Его начинало клонить в сон, но заснуть он не мог, наверху было холодно, он никогда не думал, что сентябрьские ночи такие холодные, и кутался в ветровку, которую, к счастью, догадался взять — днём он ещё гулял в одной рубашке. У него обострился слух, и он не мог сказать даже, чего боится больше — окружающих звуков или наступавшей временами тишины. Ветер задувал в пустые окна, ветер гремел оторванными листами кровельного железа, а ещё Виталику постоянно чудились какие-то шорохи. Звуки внизу были понятнее и ближе — шум машин, поездов, и даже пронзительный крик ночной птицы. Глядя вниз, Виталик ждал появления огоньков очередного поезда — за ним можно было следить и отвлечься от реальных или кажущихся звуков последнего этажа здания без стёкол.
