Виталик вздрогнул, и рука его, державшая пакет с петардой, опустилась вниз.
Эти люди не могли быть его врагами.
Где-то, бесконечно далеко от Виталика, с дымом и шипением упали на землю петарды его товарищей, кто-то из колонны отпрянул назад, ряды смешались, но подались влево и выровнялись, что-то кричали из милицейского оцепления…
— Бросай же!.. — зло кричал сзади чужой голос, похожий на голос Маркина.
А Виталик застыл на мостовой с петардой в руке, не отрывая глаз от Ксении Алексеевны Измайловой. Она тоже смотрела ему в глаза.
Всё это было слишком похоже на страшную провокацию, чтобы быть правдой.
И он не знал, сколько секунд длилось его замешательство.
— Нецветов, чёрт тебя побери!..
Рука сама поднялась вверх, и Виталик с силой швырнул петарду себе под ноги.
Вокруг него образовалась пустота, радиусом, наверное, два или три метра. Компактный свёрток дымился прямо у его ботинок, но он и не думал отскочить в сторону. Он словно прирос к асфальту и не сходил с места ещё несколько секунд. Резко дёрнув за куртку, Виталика оттащил вправо сержант милиции, и только поэтому, когда полыхнула ярким пламенем петарда, она всего лишь на мгновение обожгла ему колено…
Виталику было очень досадно провести в отделении милиции седьмое ноября.
Но их отпустили накануне, через двое суток после задержания, вечером шестого.
И седьмого он, взяв на работе половину дня за свой счёт, пришёл на демонстрацию. Колонна строилась на Пушкинской площади для прохождения по Тверской, хотя и по усечённому маршруту. В былые времена все шествия по Тверской, что девятого мая, что двадцать третьего февраля, начинались от площади Белорусского вокзала. Но теперь маршрут согласовывали в лучшем случае от Триумфальной площади, в худшем — от Пушкинской, а классическое шествие от Октябрьской площади до центра осталось только на первое мая. Как только седьмое ноября стало рабочим днём, мероприятие сразу переместилось с Октябрьской на Тверскую улицу, много, конечно, при этом потеряв и потускнев в глазах его участников, да и просто сторонников.
Колонну своей организации Виталик нашёл практически сразу и встал в строй, поздоровался за руку с Димкой Серёгиным и другими товарищами, стоявшими рядом.
Едва заняв своё место в колонне, он услышал знакомый стук каблучков. Люба пришла на площадь раньше и ждала его появления. А он не знал, как смотреть ей в глаза.
Но она подошла к нему сама. Взгляд её был холодным и презрительным.
— Благодарю, — произнесла Люба чужим металлическим голосом, протягивая Виталику чёрный пакет, — возвращаю в целости и сохранности, как обещала.
Он молча взял пакет из её рук, заглянул внутрь — там были все материалы отца, которые она месяц назад брала почитать, педантично разложенные в правильном порядке — чтобы это понять, не нужно было перелистывать все страницы.
Так же стуча каблуками по асфальту, Люба удалилась на противоположный край колонны. Димка тронул Виталика за рукав.
— Зачем ты это сделал? — очень тихо спросил он.
— Что именно?
— Зачем ты в пятницу бросал фейерверки по колонне с растяжкой «Свободу политзаключённым?»!
— Я не видел, что написано на растяжке, — так же шёпотом отвечал Виталик. — Пошёл я туда, потому что Серёга позвал. А когда увидел, что там… что там свои, я по колонне метать не стал. Я себе под ноги бросил на землю.
— Говорю я тебе, и Андрюха того же мнения, что Маркин в последние месяцы ведёт организацию куда-то не туда. Особенно после того, как начались все эти шашни с либералами. Тебе так не кажется?
— Если честно, то кажется, — признался Виталик, — не очень я понимаю, что происходит…
— Я тоже, — сказал Димка, — и вот ещё что… Любка на тебя очень крепко обиделась. Так что с ней разбирайся сам, как знаешь. А на агитацию в субботу всё равно приходи. Что ж теперь делать…
Началось движение, и их тихие голоса заглушила бравурная музыка из динамиков-«колокольчиков», установленных на крыше двигавшейся впереди людей партийной «Газели».
Виталик шагал по мостовой на правом фланге своей колонны с чёрным пакетом в руке, крича лозунги вместе со всеми. Над десятками тысяч людей колыхались знамёна и гремели песни, и он дышал полной грудью, и вместе с холодным московским воздухом в его лёгкие входил сильнейший энергетический заряд.
