Начало этому фантазированию положили бредовые видения первых двух суток в карцере. Тогда эти видения часто путались с явью. Они накладывались на явь, дробились и смещались во времени и пространстве. В состоянии такого полубреда и создавались сюжеты, которые впоследствии либо оставались совершенно устойчивыми, либо, если и менялись, то в пределах ограниченной темы. К устойчивым относился вон тот «водяной». Бурое чудище вылезало из серого озера, в воду которого ниспадали прямые космы — потеки его бурой бороды. Примером изображений второго рода были фантастические всадники: кузнец Вакула на черте, ведьма не метле, Хома Брут на ведьме. Эти видения по-разному варьировались и сменяли друг друга, но мотив коня и всадника всегда сохранялся.
Были и традиционные, облачные сюжеты: замки, пейзажи, горы. Большая часть этих изображений менялась произвольно. Но и среди них попадались упрямые, погасить или изменить которые было нелегко. Для этого требовались значительные усилия воображения и воли.
Драгоценным предметом, во много раз ослабившим пытку мокрым карцером, было пальто. Оно оказалось здесь, вероятно, одновременно со своим хозяином. Это могло произойти только по специальному приказу следственного отдела. Лишение не только пальто, но и верхней одежды было одним из обязательных правил содержания в карцерах. И воды здесь было сейчас меньше, чем обычно. По рассказу бывшего белогвардейского офицера, долгоносика, попавшего сюда за то, что он обозвал своего следователя сопляком и щенком, вода покрывает поверхность пола сплошь, оставляя непогруженными только островки-кровати. Значит, кто-то заботится о сохранении жизни подпытошного. Так бы его называли во времена Московской Руси, когда лицемерных условностей было меньше. Трубников усмехнулся распухшими губами. Ему, конечно, еще предстоят вызовы, беседы со следователями, вымогательства и пытки.
Но обо всем этом он думал теперь почти равнодушно. Чем могут его запугать сейчас? У него нет больше ни реальной связи с прошлым, ни будущего. А настоящее — безразлично. Решительное «нет» на допросах — вот все, что он может предложить своим палачам-вымогателям.
Но он не хочет думать об этом. Куда лучше вернуться к своей картинной галерее на стенах карцера, которая всегда к его услугам. Часто, даже больше, чем нужно. Многочисленные образы в ржавых пятнах были способны надоесть, утомить, стать источником назойливого кошмара.
Тогда нужно смотреть на тоже ржавый, но совершенно пустой прямоугольник железной двери. Такой способ усмирения разбушевавшейся фантазии надежнее, чем просто закрыть глаза. Этот прямоугольник да еще ржавый чугунный цилиндр параши в углу — единственные здесь устойчивые геометрические фигуры. Только они напоминают об объективности формы вообще. Все остальное в этом погребе — непостоянно, зыбко и неотделимо от больной и измученной человеческой психики.
Среди изображений на стенах, отдельно от других, совершенно особой жизнью живет портрет Льва Толстого, великого писателя земли Русской. Он расположился под маленьким, проделанным почти под самым потолком и в сущности бесполезным оконцем. Кроме частой, толстой решетки это оконце закрывает снаружи даже не козырек, а глухой железный колпак.
По бурой рубахе Льва Николаевича раскинулась серая борода. Угадывается поясок с засунутыми под него руками. Насупленные под седыми бровями глаза глядят сурово и укоризненно. Почему так строг Лев Николаевич? Разве он, Трубников, и все ему подобные труженики науки виноваты, что зла в мире так много и становится все больше? Они преданно и честно работали на благо науки, а значит и на общее благо…
Алексей Дмитриевич и гениальный чудак продолжали давно начатый неторопливый спор. Им обоим спешить было некуда. Один был узником, другой — лишь тенью.
— Виноваты, — отвечал Писатель. — Разве не был я прав, утверждая, что в прогрессе науки и техники нет избавления от зол, гнетущих Человечество. Наоборот. Они постоянно вооружают это зло, непрерывно его усиливают. Разве все чудеса вашей науки сделали жизнь людей и их самих лучше? Разве не на истребление и угнетение людей направляются они прежде всего?
