Михаил пытался объяснить сомневающемуся, что секретность, которой действительно окружено сейчас ведение большей части дел против контрреволюционных организаций, диктуется, несомненно, тактической необходимостью. Также несомненно, что эта необходимость носит временный характер, тогда как советская Конституция писана на многие десятилетия, а может быть, и на века. О том же, насколько соблюдается законность в делах против политических преступников, можно судить по открытым процессам против них. На эти процессы допускается не только публика, но и представители прессы, в том числе иностранной. Разве Андрей не читал газетных отчетов о судебных заседаниях, в которых печатаются речи государственных обвинителей, защитников и самих подсудимых? Эти отчеты иллюстрируются многочисленными фотографиями, на которых всякий может узнать лица, давно известные ему по портретам бывших крупнейших государственных деятелей СССР, а ныне врагов народа… Но что касается способности нынешних тайных контрреволюционеров маскироваться под преданных советской власти людей, то сам Сталин учит, что она доведена у них почти до неправдоподобной степени. Великий вождь зря слов бросать не будет, за ним громадный опыт революционной борьбы. А главное, думал ли Андрей над таким вопросом — если репрессии против тех, кто объявлен сейчас врагом народа, несправедливы, то зачем эти репрессии? Ведь теряя людей, государство теряет то, что тот же Сталин назвал самым ценным и нужным для этого государства, его кадры. Скептик вздыхал, крутил упрямой лобастой головой. Все это он знал и понимал сам. И все же в стране творится «щось нэ тэе…». Не слишком ли гладко протекают те же открытые процессы, на которые ссылается правоверный ортодокс Мишка? Почему подсудимые на них неизменно каются, признавая не только свою виновность в совершении преступлений, но и ошибочность политических взглядов, которые они до этого исповедовали? Так вели себя иногда обвиняемые в ереси на судах святейшей инквизиции. Но, во-первых, это было скорее исключением, чем правилом. А во-вторых, там платой за отступничество служила замена костра виселицей, а иногда даже пожизненным заточением, как это было в деле Галилея, например. Теперь же раскаявшихся политических еретиков все равно расстреливают. Зачем же им всенародно унижаться, терять свое лицо «мучеников за веру»? Но ведь за спиной подсудимых не стоит заплечных дел мастер, возразил Михаил. Они вольны говорить на суде то, что находят нужным… Так-то оно так, тер лоб его постоянный оппонент, и все-таки что-то тут «нэ тэе…».
Фоме Неверующему в стране традиционного и отнюдь не «просвещенного» абсолютизма, не важно, как этот абсолютизм называется, самодержавием ли, или диктатурой пролетариата, жить не только трудно, но и опасно. Перед концом семестра в студенческое общежитие, в котором жил Юровский, из ближайшего отделения милиции поступила повестка. Он вызывался в это отделение в качестве свидетеля по какому-то мелкому делу, и сам вызываемый и его товарищи по комнате не сомневались, что речь идет о краже из этой комнаты старого пальто, случившейся еще осенью. Но из милиции Юровский не вернулся ни в тот, ни на следующий день, хотя и среди задержанных его не оказалось. Начальник отделения сказал, что гражданина Юровского он к себе действительно вызывал, но, побеседовав с ним, отпустил.
Сначала по общежитию, а затем и по институту пополз слух, что слишком смелый в своих суждениях студент арестован «за язык». Кто-то на него, видимо, донес. Если свободомыслие и всегда-то было на Руси значительно опаснее воровства, то теперь оно граничило почти с самоубийством.
Арест друга произвел на Михаила удручающее впечатление. Неспособный скрывать мучающие его сомнения, на роль тайного врага этот человек органически не был пригоден. Значит, арестовали его действительно только за высказываемый им иногда в тесном кругу политический скептицизм. Положим, что особенности момента требуют, чтобы пресекались даже такие разговоры. Но почему к невинным болтунам, как называли теперь людей типа Юровского, хотя менее всего они были болтунами, применяются те же приемы репрессий, что и к заматерелым контрреволюционерам? Андрей так же канул в небытие, как, например, бывший ректор Юридического, старый крыленковец. Впервые в сознании Михаила шевельнулось сомнение, а все ли в порядке в Датском королевстве?
