Прошло всего полтора месяца с тех пор, как Корнев закончил Юридический институт и прямо со студенческой скамьи попал на свою нынешнюю должность. Подобным прыжкам в те тревожные годы никто особенно не удивлялся. Это было время сокрушительных падений и головокружительных карьер. Вчерашние студенты, минуя длинную и скучную иерархическую лестницу, становились главными инженерами и главными конструкторами крупных предприятий, главными специалистами проектных институтов, иногда едва ли не действительными членами ученых академий. А почему бы и нет, если вчерашний командир роты сегодня командовал полком, комсомольский организатор при небольшом предприятии назначался секретарем горкома партии, а поднаторевший только на верноподданнических выкриках секретарь парткома завода — его директором. Мутная волна ежовщины топила множество людей, но такое же множество она и возносила на своем грязном гребне. В особенно выгодном положении оказывались молодые специалисты, когда требовалось очередное замещение должности, на которой был необходим формальный образовательный ценз. Выгодно, конечно, только с точки зрения карьеры. Многим, правда, эта карьера пошла затем во вред, вместо специалистов из них получились чиновники. Для других она обернулась скатыванием в ту же яму, где уже находились их предшественники. В чехарде непрерывных смещений просто выталкивание вон неудачно назначенных на высокую должность почти не практиковалось. Его заменяло сталкивание их в пропасть.
Корнев тоже принадлежал к числу выпускников Юридического, к тем, кто неожиданно для себя взмыл на волне арестов. Он вовсе не хотел этого, хотя в свой институт поступил не потому, что не было другого выбора, как для большинства его товарищей по этому институту, а с осознанным намерением стать юристом. Уважение и стремление к этой профессии внушила Корневу его мать, потомственная интеллигентка-идеалистка старой школы. В свое время, закончив женские учительские курсы, она уехала сеять «разумное, доброе, вечное» в глухую сибирскую деревню. Здесь учительница местной школы-четырехлетки вышла замуж на ссыльного Корнева. Это был молодой адвокат, угодивший в Сибирь за укрывательство нелегальной эсэровской литературы. Сама учительница была тоже дочерью адвоката, старого чудака, шокировавшего своих коллег слишком уж резким подчеркиванием, что все граждане России, которым посчастливилось в этой стране получить хоть какое-нибудь образование, являются неоплатными должниками перед ее народом. Сам он в меру сил пытался возместить этот долг, безвозмездно или за гроши защищая в судах неимущих клиентов. Поэтому, когда старик умер, полученного его дочерью наследства едва хватило, чтобы дотянуть до окончания курсов. Зато богатым было наследство нематериальное, заключавшееся в грузе почти народнических представлений о роли русской интеллигенции. Вот эти представления да еще очень неплохое собрание книг по юридическим, философским и историческим наукам и захватила с собой молодая идеалистка, отправляясь в далекую, тогда пугавшую всех Сибирь. Остановить ее было некому, матери уже не было в живых. Хотя вряд ли даже матери удалось бы ее удержать. Рационалистов можно отговорить от их начинаний достаточно сильными контрдоводами против этого начинания. Идея же гражданского долга, верная или ошибочная, материалистическая или идеалистическая в своей философской основе, логической контраргументации неподвластна. Она — дело чувства, хотя это чувство тоже почти всегда пытается подвести под себя некую основу теории.
Административно ссыльный и отправившаяся почти в такую же ссылку добровольно девушка полюбили друг друга и вскоре поженились. Но с ее стороны это опять явилось актом самоотречения: муж учительницы был болен чахоткой. Мише исполнилось всего четыре года, когда его отец умер. Тогда шла Первая мировая война. Потом началась революция, за которой последовала гражданская война. Мать Корнева, воспринявшая и унаследовавшая неопределенно гуманистические идеи отца и далеко не марксистские взгляды мужа, оказалась, как и большинство представителей русской интеллигенции того времени, между Сциллой большевизма и Харибдой белогвардейщины. Миша помнил, как ее арестовывали и попеременно грозили расстрелять то колчаковцы, ругавшие учительницу «красной стервой», то чекисты, откровенно не доверявшие «гнилой интеллигентке». Наконец все это кончилось. Наступили годы относительного затишья, Новой экономической политики и периода Реконструкции.
