— Бумага годится? — спросил, видимо, припомнивший что-то начальник тюрьмы. Десятник ответил, что годится. При условии, однако, что это будет не какая-нибудь пара газет, а хотя бы мешок.
— Ладно, будут тебе сейчас и рабочие и растопка, — сказал начальник и ушел.
Немногим больше чем через полчаса десятник, скучающий у входа в новый корпус, увидел, что со стороны одного из старых «бытовых» корпусов сюда идут десятка полтора заключенных. Их сопровождал знакомый надзиратель, рядом с которым шел пожилой арестант, несший на спине серый тюремный матрац, доверху чем-то наполненный. Это и была, конечно, обещанная майором макулатура. Но похоже, не совсем простая, так как надзиратель, судя по тому, что он ни на шаг не отступал от мешка, конвоировал не столько новое пополнение, сколько этот мешок.
— Вот тебе, — сказал он десятнику, когда срочно завербованные добровольцы пришли на строительную площадку, — новая «бригада-ух»… — Ирония тюремщика была вызвана, очевидно, жалким видом приведенных им работяг. Большинству из них после многомесячного сидения в переполненных камерах даже трехсотметровый переход сюда из корпуса показался утомительным и трудным. Поэтому они сразу же с выражением изнеможения на серых одутловатых лицах опустились на мокрые от дождя кучи щепы и битого кирпича.
— Да, работяги те, — в тон ему отвечал десятник, — к каждому из них надо еще трех помощников приставить. Двоих — чтоб под руки поддерживали, а третьего — чтобы ноги переставлял…
Это была распространенная лагерная присказка. Хотя дальше городской колонии незадачливый торговец государственными стройматериалами нигде в заключении не бывал, но любил изображать из себя этакого бывалого арестанта. Особенно перед теми, кто впервые попал в тюрьму. А таких тут было подавляющее большинство, если не все. Добровольцы работали во дворе тюрьмы без конвоя. Поэтому отбирали их, главным образом, по признаку незначительности их статей. Не поглумиться над такими, хотя бы не зло и не слишком много, значило бы упустить редкую здесь возможность поразвлечься. Это было тем более не так уж грешно, что слабость добровольно изъявивших желание выйти на работу арестантов объяснялась не столько их истощением, сколько опьянением свежим воздухом. Сегодня от них толку, конечно, будет мало, но завтра-послезавтра эти люди понемногу начнут шевелиться. На этот счет у десятника опыт уже был.
Он и надзиратель, приведший бригаду, закурили. Хотя работнику надзорслужбы и не положено якшаться с заключенными, но этот был, так сказать, полуарестантом. К тому же пришлым и старшим на здешнем строительстве.
Однако докурив и затоптав окурок, надзиратель вдруг построжал на глазах и сказал десятнику:
— Вот тут, — он пнул ногой лежавший рядом мешок с макулатурой, на котором сидел принесший его какой-то невзрачный, забитый с виду старик-замухрышка, — бумага, которую майор приказал немедленно сжечь. Полностью, чтоб от нее ни одного лоскутка не осталось! Палить будет этот… — надзиратель ткнул пальцем в плечо сидящего на мешке арестанта.
— У тебя есть камера с исправными запорами?
— Все исправны, — пожал плечами десятник, — только что поставили…
— Вот и хорошо. Веди нас к печке, которая тебе больше нравится… Остальные будете жаром из нее растапливать… Давай, пошли! — приказал надзиратель истопнику, выбранному и назначенному на эту должность, очевидно, заранее, несомненно, по причине важности бумаг, которые надлежало сжечь. Этому замухрышке, возможно из-за его робкого вида, надзиратель доверял больше, чем другим.
— Все ваши тюремные секреты, — усмехнулся десятник, когда все трое поднимались на второй этаж. — Должно быть прошлогодние строительные наряды…
— Для тебя они — растопка! Понял? — строго сказал надзиратель.
Десятник опять усмехнулся и открыл дверь в одну из камер.
Это было больше похожее на склад помещение с двумя продолговатыми оконцами под потолком. В одно из них была просунута труба от железной печки. Труба поднималась под потолок и тремя длинными горизонтальными коленами тянулась вдоль стен. В камере пахло мокрой глиной и сырой известью, которой был густо обляпан пол и сложенные в углу, но тоже, видимо, побывавшие под дождем древесные обрезки и щепа.
