По всей видимости, аптекаря уже предупредили: он вручил молодому человеку все, что тому требовалось, не задавая лишних вопросов. Мишель расплатился и немедленно двинулся в обратный путь. Он двигался осторожно, стараясь не привлекать внимание, объезжая опасные районы. В какой-то момент, решив, что опасность миновала, он вдавил педаль газа в пол. Назначенное место было уже недалеко.
Вдруг, когда он собирался повернуть налево, с перекрестка выехала полицейская машина с включенной сиреной и проблесковым маячком. Мишелю показалось, что он умирает. Автомобиль обогнал его, и из правого окна высунули знак «стоп». Мишель остановился, стараясь сохранять спокойствие.
Полицейский взглянул на французский номерной знак машины и подошел к водителю, приставив руку к фуражке.
— То диаватирио, паракало.[7]
Мишель вынул из кармана права и паспорт и протянул их патрульному.
— А, вы понимаете по-гречески, — проговорил полицейский.
— Да, — ответил Мишель, — я немного говорю на вашем языке. Я учусь во французской археологической школе в Афинах.
— Значит, студент. Хорошо, хорошо. Вы знаете, что здесь существует ограничение — пятьдесят километров в час?
— О, я сожалею, дело в том, что я должен встретить своего профессора на вокзале и опаздываю. Я не слышал будильника и…
Другой полицейский, тот, что сидел за рулем, тем временем вышел из машины и расхаживал вокруг малолитражки, украдкой заглядывая внутрь. Внезапно он подошел к коллеге и шепнул ему что-то на ухо. Мишель вспотел, но старался держаться непринужденно.
— Выйдите из машины, пожалуйста, — сказал офицер, внезапно становясь серьезным.
— Послушайте, будьте ко мне снисходительны, я действительно опаздываю. — Он сунул руку в кошелек. — Если вы скажете мне, сколько я должен заплатить за правонарушение… Видите ли, если профессор приедет, а меня там не окажется, у меня будут неприятности и…
— Выйдите из машины, пожалуйста.
Мишель вышел из машины и встал посреди улицы с кошельком в руке.
Полицейский зажег электрический фонарик и начал досмотр. Луч осветил заднее сиденье, обнаруживая большое пятно крови. Крови Элени. Потом патрульный достал аптечку и открыл ее: там лежали бинты, игла для переливания крови, ксилокаин, кетгут, антибиотики.
— Полагаю, вашему профессору придется взять такси, — сказал он с ухмылкой. — Вы должны нам кое-что объяснить, мсье Шарье.
Мишель в жизни своей прежде не испытывал физической боли, разве что самую незначительную. Его отвезли в большое серое здание, расположенное неподалеку, и отвели в подвал, закрыв в пустом помещении. Несколько минут он ждал, напрягая слух. Ему показалось, будто он слышит приглушенные крики, стоны, звук шагов, хлопанье дверей, какую-то суету. Человеку, явившемуся допрашивать его, он ответил, что не станет ничего говорить до тех пор, пока не вызовут представителя французского консульства.
Однако он заговорил, и довольно скоро: мало кто был способен выдержать пытку под названием «фаланга». При первых ударах по голым ступням он стиснул зубы, призывая на помощь все свое мужество и преданность друзьям, но жестокая боль проникала ему в мозг, парализуя его волю.
Он кричал, вопил и проклинал, а потом безутешно заплакал. Боль, мучившая каждую клеточку его тела, каждый миллиметр кожи, тем не менее позволяла ему думать. Он понимал, что уже все выдал, что предал друзей, и это сознание было еще мучительнее пытки.
Его палач бил спокойно и точно, словно ничего не слышал. Казалось, он методично выполняет нужную работу — он еще несколько минут продолжал избиение после того, как Мишель прокричал, что все скажет… все. Создавалось такое впечатление, будто палач наказывает его за то, что молодой человек не избавил его от этой, пусть краткой, работы.
Он провел платком по лбу и по волосатой груди, а потом сказал что-то в переговорное устройство, висевшее на стене. Вскоре в помещение вошел чиновник в штатском, чтобы отвести Мишеля в смежную комнату. Палач остался на пороге пыточной. Почти тут же двое полицейских привели второго юношу, с лицом, покрытым синяками, — рот его был полон крови, в глазах стоял ужас.
