Наши желания презирают и отвергают все находящееся в нашем распоряжении; они гонятся лишь за тем, чего нет:
Transvolat in medio posita, et fugientia captat.
{Он пренебрегает тем, что доступно, и гонится за тем, что от него ускользает[1033] (лат.).}
Запретить нам что-либо, значит придать ему в наших глазах заманчивость:
nisi tu servare puellam
Incipis, incipiet desinere esse mea;
{Если ты перестанешь стеречь свою дочь, она тотчас же перестанет быть моею[1034] (лат.).}
предоставить же его сразу, значит заронить в нас к нему презрение. И отсутствие, и обилие действуют на нас одинаково:
Tibi quod superest, mihi quod delit, dolet.
{Ты жалуешься на обилие, я — на скудость[1035] (лат.).}
И желание, и обладание в равной мере тягостны нам. Целомудрие любовниц несносно; но чрезмерная доступность и уступчивость их, говоря по правде, еще несноснее. Это оттого, что досада и раздражение возникают из высокой оценки того, что вызывает наше желание, ибо она обостряет и распаляет любовь; однако обладание вдосталь порождает в нас холодность, и страсть становится вялой, притупленной, усталой, дремлющей:
Si qua volet regnare diu, contemnat amantem.
{Если кто хочет надолго сохранить свою власть над возлюбленным, пусть презирает его[1036] (лат).}
… contemnite, amantes,
Sic hodie veniet si qua negavit heri.
{Влюбленные, высказывайте презрение, и та, что вчера отвергла вас, сегодня будет сама навязываться[1037] (лат.)}
Чего ради Поппея[1038] вздумала прятать под маской свою красоту, если не для того, чтобы придать ей в глазах любовников еще большую цену? Почему женщины скрывают до самых пят те прелести, которые каждая хотела бы показать и которые каждый желал бы увидеть? Почему под столькими покровами, наброшенными один на другой, таят они те части своего тела, которые главным образом и являются предметом наших желаний, а следовательно и их собственных? И для чего служат те бастионы, которые наши дамы начали с недавнего времени воздвигать на своих бедрах, если не для того, чтобы дразнить наши вожделения и, отдаляя нас от себя, привлекать к себе?
Et fugit ad salices, et sе cupit ante videri.
{Убегает к ветлам, но жаждет, чтобы я раньше ее увидел[1039] (лат.).}
Interdum tunica duxit opera moram.
{Нередко закрытая туника привлекает внимание[1040] (лат.).}
К чему эти уловки девического стыда, эта неприступная холодность, это строгое выражение в глазах и на всем лице, это подчеркнутое неведение тех вещей, которые они знают лучше нас с вами, будто бы обучающих их всему этому, если не для того, чтобы разжечь в нас желание победить, преодолеть, разметать все эти церемонии и преграды, мешающие удовлетворению нашей страсти? Ибо не только наслаждение, но и гордое сознание, что ты соблазнил и заставил безумствовать эту робкую нежность и ребячливую стыдливость, обуздал и подчинил своему любовному экстазу холодную и чопорную бесстрастность, одержал верх над скромностью, целомудрием, сдержанностью, — в этом, по общему мнению, для мужчины и в самом деле великая слава; и тот, кто советует женщинам отказаться от всего этого, совершает предательство и по отношению к ним, и по отношению к себе самому. Нужно верить, что сердце женщины трепещет от ужаса, что наши слова оскорбляют ее чистый слух, что она ненавидит нас за то, что мы произносим их, и уступает лишь нашему грубому натиску, склоняясь перед насилием. Красота, сколь бы могущественной она ни была, не в состоянии без этого восполнения заставить поклоняться себе. Взгляните на Италию, где такое обилие ищущей покупателя красоты, и притом красоты исключительной; взгляните, к скольким уловкам и вспомогательным средствам приходится ей там прибегать, чтобы придать себе привлекательность! И все же, что бы она ни делала, — поскольку она продажна и доступна для всех, — ей не удается воспламенять и захватывать. Вообще — и это относится также и к добродетели из двух равноценных деяний мы считаем более прекрасным сопряженное с большими трудностями и большей опасностью.
Божественный промысел преднамеренно допустил, чтобы святая церковь его была раздираема столькими треволнениями и бурями. Он сделал это затем, чтобы разбудить этой встряскою благочестивые души и вывести их из той праздности и сонливости, в которые их погрузило столь длительное спокойствие. И если положить на одну из двух чаш весов потери, понесенные нами в лице многих заблудших, а на другую — выгоду от того, что мы вновь стали дышать полной грудью и, взбудораженные этой борьбой, обрели наше былое рвение и душевные силы, то, право, не знаю, не перевесит ли польза вреда.
