Джулия сказала:
— Он взял это из „Алисы в Зазеркалье“, которую сейчас читает. На следующей неделе там вместо „козочки“ может оказаться „козленок“.
— Спасибо, — сказал Сильвестр, благодарный ей за то, что она наконец заговорила. — А не было ли вас, случайно, в магазине, скажем, в задней комнате, когда я приходил туда, чтобы узнать о вас, но так и не решился?
— Нет, — сказала Джулия.
— Но вы могли бы там быть? Он ведь ваш друг?
— Он подумал, — сказала Джулия, — что вы, возможно, тот самый мужчина, который…
— Который названивает по ночам? — Сильвестр обиделся. — Как мог он, черт возьми, так подумать?
— У него не было уверенности. — Она засмеялась. — Он просто осторожничал, только и всего. Его жена всегда старается защищать меня от всяких, в том числе и мнимых, неприятностей. Она, понимаете ли, очень любила Кристи и поэтому боится за меня.
— С какой стати мне доставлять вам неприятности?
Джулия не ответила, а потом сказала:
— Вы могли бы передать мне через Пателей записку.
Да что он мог написать в такой записке? Даже сейчас, когда она рядом с ним, он не может сказать ей все, что хочет и должен. Теперь они мчались по автостраде со скоростью восемьдесят пять миль в час.
— В конце концов я вспомнил, что мой кузен посоветовал поискать собаку. Я прочесал Челси, Фулхэм, Кенсингтон, Пимлико и вдруг — бах! Вижу его на пороге дома. Помните, вы мне тогда говорили, что он лаял на вашего мучителя? А на меня он не залаял, не правда ли, парень? — Отняв от руля руку, Сильвестр погладил собаку по голове. — Вот так я вас и нашел наконец, — закончил он свой рассказ.
Джулия откинулась на спинку сиденья, и он почувствовал, что ее напряженность начинает понемногу ослабевать.
Снаружи быстро темнело. Наступала зимняя ночь. Сильвестр включил фары.
— Вам не холодно?
— Нет, спасибо.
— Когда Ребекка узнала, что вы убираетесь у меня, она сказала, что вы, должно быть, цыганка, поскольку Пайпер — цыганская фамилия.
— В этом есть доля истины. В Девоне, например, живут цыгане с такой же фамилией.
Они немного помолчали. Потом он спросил:
— Когда вы остановили тогда поезд, чтобы спасти ту овцу, мне показалось, что, кроме нее, никаких других овец в поле не было. А куда же, как вы думаете, подевались все остальные?
— Думаю, они поднялись вверх по холму, — ответила Джулия. — А может быть, ушли на другое поле. А почему вы спрашиваете? Я сама до сих пор как-то об этом не думала. Почему вас это так интересует?
— Я не могу вам это объяснить на скорости восемьдесят пять миль в час.
Джулия положила ногу на ногу, а собака, устав глядеть на дорогу, прижалась к ее боку и закрыла глаза.
Сильвестр не мог, учитывая обстоятельства, говорить о том, что для него было сейчас важнее всего, но вместе с тем понимал, что было бы неправильным и молчать, поэтому он старался всячески поддерживать беседу.
— Интересно, если бы вы оказались дома в тот день, когда я приходил к вам, встретили бы вы меня опять с открытой банкой „Чаппи“ в руках?
— Вообще-то это была „Виналота“, а не „Чаппи“. Я приняла вас тогда за того мужчину… ну, вы знаете…
— Он жалуется, что вы его оглоушили.
— Откуда вам это известно? — Она сразу вся напряглась, выпрямилась и подобрала ноги.
— Ребекка где-то его отыскала, или он ее, и они оба оказались среди тех, кто танцевал тогда там, на улице. Как и я, он тоже был в том поезде, который вы остановили. Я его запомнил. Я полагаю, что он вас выслеживал; не знаю почему, но я почти убежден, что так оно и есть на самом деле.
— Он утверждает, что я убийца.
— Ребекка говорит, что это всего лишь легкое поддразнивание.
— Может быть, он сумасшедший?
— Он ездил к вашей матери.
— Боже правый! Зачем?
— Думаю, что тот случай с овцой разжег его любопытство. Собственно говоря, я уверен, что так оно и есть. Тогда в поезде я принял его за низкопробного мелкотравчатого журналиста. Мне он сразу не понравился, и я заметил, что это чувство было взаимным.
Джулия задумчиво хмыкнула.
— Что еще? — спросила она.
— Он все хвалился, что он — любитель-орнитолог, исследователь. Кроме того, он подозревал, что за этим случаем с овцой кроется что-то другое, более важное.
