„Может быть, я боюсь Ребекки?“ — спросил сам себя Сильвестр.
В какой-то степени — да.
А хотелось бы ему провести месяц в Америке? Мог бы покататься в Колорадо на лыжах… „Ты минуешь таким образом самую скверную часть зимы, — уговаривал Сильвестра его деловой партнер, — повстречаешься с новыми, интересными людьми. Тебе это будет полезно“. Сильвестр сказал ему, что подумает. А сейчас он сидел и смотрел на письменный стол своего отца. Не пора ли, как бы говорил ему этот стол, встряхнуться и приняться снова за роман, беременность которым была прервана его браком с Цилией? Разве не был у него тогда, до Цилии, разработан план, по которому он собирался взять годовой отпуск, сдать дом богатым американцам, снять на этот срок коттедж в каком-нибудь отдаленном уголке и отполировать свою книгу? Да, был, но Цилия плевать хотела на эту идею. „Целых пять лет кошке под хвост!“ — мысленно ругнулся Сильвестр и потянулся за пустым стаканом. Ему было еще трудновато вспоминать о Цилии, не подкрепляя себя алкоголем. Встав, он пошел было к двери и туда, вниз, где осталась бутылка, но его остановил телефонный звонок.
— Да, это я, — сказал он. — Алло! А… нет, пока еще нет. Пока еще обдумываю, размышляю. Нет, не надо меня беспокоить! Да нет же, я совсем не то имел в виду, нет-нет. Знаешь, что я тебе скажу — я сам дам тебе знать завтра. Да, точно, завтра. Я же сказал! Извини, я немного не в себе… Да, да, конечно, до свидания. — И он положил трубку.
У него где-то был черновой набросок второй книги, но где? Он поставил пустой стакан и, вернувшись в гостиную, подошел к письменному столу. Как была бы шокирована миссис Пайпер, если бы она, протирая стол, заглянула в его ящики! Да тут сам черт ногу сломит, подумал он, разглядывая их содержимое: старые счета, старые письма, программы, снимки, огрызки карандашей, корешки использованных чековых книжек, ржавые скрепки, вышедшие из употребления почтовые марки — в общем, кучи бесполезного мусора. Вначале он бормотал, перебирая этот хлам: „Ничего интересного, выбросить…“, а потом им постепенно овладел демон разрушения, и он начал, почти не глядя, опорожнять ящики в мусорную корзину.
— Никакой рукописи, — запел он. — Что я с ней сде-е-е-лал? Иль разорвал ее? Ах, черт! — горько вздохнул он, вспомнив. — Я дал ее Цилии, этой че-че-чертовой Цилии, и она, конечно же, забыла ее в той гостинице, в которой мы провели медовый месяц! Ох-хо-хо, как мог я позабыть это? — пел он, старательно бася. Цилия не терпела, когда он так пел. — Она смеялась над этим, да-да-да, смея-а-а-а-лась! — гремел Сильвестр. — Смеялась!!!
Он вытряхнул содержимое последнего ящика.
— О! А вот здесь ты действительно смеешься. Это ты фотографировалась на юге Франции. — Выхватив фотографию из пачки бумаг, он разорвал ее пополам. — Туда тебе и дорога! — пел он, бросая клочки в корзину. — Я отдал тебе свое сердце, — он перешел на речитатив, — а тебе, как оказалось, оно было нужно только как ступенька, чтобы войти в большой, новый дом занудного, старого, но богатого Эндрю Баттерсби. Нет, назовем это лучше особняком на краю Барнс Коммон. То, что было романтическим сном для меня, — рокотал Сильвестр, — для тебя было лишь временным прибежищем.
— Ну что ж, — сказал он, облегчив таким образом душу, — а теперь я напишу записку достопочтенной миссис Пайпер, и она сотрет следы Цилии в ящиках моего письменного стола столь же блестяще, как она это сделала во всех комнатах этого дома. — И, собрав все, что он вывалил из ящиков, Сильвестр отнес это на помойку. Возвращаясь в дом, он решил пополнить запасы бумаги, конвертов, папок, шариковых ручек и начать писать новый роман.
— Камердинер Веллингтона, — мрачно сказал он, набирая номер телефона своего компаньона, — решено, примемся за работу… когда вернемся… Алло, Джон? Это ты? Я поеду. Да, я это сказал. Да, о’кей. Завтра встретимся и поговорим. Пока!
„Ну вот я и решился, — подумал Сильвестр. — И не так уж трудно было это сделать. Месяц в Соединенных Штатах, потом, посвежевший, обратно в офис, за стол и за работу над книгой. За это следует выпить. Жизнь продолжается и после Цилии“.
