Дарует Муза тысячу красот,
А слышат только, как она поет;
И как иные, приходя в собор,
Не Слову внемлют, слушают лишь хор,
Так дурачки стремятся на Парнас,
Чтоб там ласкал их слух прекрасный глас.
Иной настолько педантично строг,
Что требует лишь равносложных строк,
Хотя известно: зачастую глух
К открытым гласным наш английский слух;
Не велика и помощь слов вставных;
Затертые слова вползают в стих,
Уныл их монотонный перезвон,
И строй привычных рифм рождает он;
Слова "Зефир прохладою дышал"
Родят строку "он листьями шуршал",
А если "заиграл, журча, ручей",
Наверняка последует "Морфей".
Так за куплетом тянется куплет,
Поется песня, в коей мысли нет,
Свой долгий слог влачит едва-едва
Александрийская нескладная строфа.
Пусть, если хочет, носится такой
С размеренной и вялою строкой;
Но ты цени те песни высоко,
Что раздаются звонко и легко:
И Денема раскаты слышны в них,
И сладостный уоллеровский стих.
Изящный слог и меткие слова
Не плод удачи — дело мастерства,
В движеньях тоже грациозен тот,
Кто знает менуэт или гавот.
Но важен для стиха не только слог,
Звук должен быть созвучен смыслу строк:
Струя ручья прозрачна и тиха -
Спокойно и течение стиха;
Вздымаясь, волны бьют о берега -
Взревет и стих, как бурная река;
Аякс изнемогает под скалой -
Слова с трудом ворочают строкой;
Летит Камилла вдоль полей и нив -
И зазвучал уже другой мотив.
Какая в песнях Тимофея власть:
То разжигает, то смиряет страсть!
И сын Амона чувствует в крови
То славы пыл, то сладкий зов любви;
То яростью горят его глаза,
То затуманит зрение слеза.
И перс, и грек, и властелин племен -
Всяк дивной силой музыки пленен!
Как прежде потрясал всех Тимофей,
Так ныне Драйден жжет сердца людей.
Остерегайся крайностей; они
В себе таят опасности одни.
Те — рады крохам, этим — все подай,
В подобные ошибки не впадай.
Пустяк, насмешка разозлит весьма
Того, в ком спеси больше, чем ума;
Башка такого как больной живот:
Его от всякой острой пищи рвет.
Но и любой удачный оборот
Пускай тебя в восторг не приведет;
Что скромно одобряют мудрецы,
Тем шумно восхищаются глупцы;
Впрямь чувство меры изменяет им,
Все, как в тумане, кажется большим.
Один — чужих, другой — своих хулит;
Тот — только древних, этот — новых чтит.
Они способны признавать талант
Лишь избранных, как праведность — сектант;
Послушать их, так божья благодать
Лишь им любезных может осенять.
Но это солнце свет свой всюду льет,
От южных и до северных широт,
Льет ныне, как и в давние года,
И будет согревать людей всегда.
У всех бывал упадок и подъем,
И ясный день сменялся мрачным днем;
Но стар иль нов талант — им дорожи,
Цени лишь правду и чурайся лжи.
Иным самим подумать недосуг,
Им важно то, что говорят вокруг;
Они в своих суждениях — рабы
Избитых мнений суетной толпы.
Иной творит над именем свой суд
И разбирает личность, а не труд.
Но хуже всех — бесстыдные дельцы,
Тупые и надменные льстецы,
Те лизоблюды, что нелепый суд
К ушам владыки своего несут.
Не жалок разве был бы мадригал,
Когда б его бедняк рифмач слагал?
Но если то хозяина строка -
Как остроумна! Как она тонка!
Все совершенно в опусе его,
И в каждом слове видно мастерство!
Так, подражая, неуч вздор несет.
Иной ученый муж не меньше лжет;
Кичась оригинальностью своей,
Он чернь клянет и судит в пику ей,
Хотя толпа иной раз и права;
Поистине дурная голова!
Иной все хвалит, что вчера бранил;
Он, видишь ли, умнее стал, чем был;
Ему бы быть немного поскромней -
Нет, завтра станет он еще умней.
Он с Музой как с любовницей живет:
То носит на руках, а то побьет;
Нетвердый ум, мятущийся всегда,
И суд его — не суд, а чехарда.
Мы так умны, что собственных отцов
Сегодня принимаем за глупцов;
А наших сыновей наступит час -
Что думать им прикажете о нас?
Когда-то наш прекрасный Альбион
Схоластами был густо населен;
Влиятельным считался тот из них,
Кто больше всех цитировал из книг;
Все обсуждалось: вера и Завет,
Шел спор о том, в чем, право, смысла нет.
А ныне лишь в Дак-Лейне сыщем мы
Адептов этих Скота и Фомы,
Средь хлама в Лету канувших годин
И столь родных их сердцу паутин.
Меняла даже вера свой костюм;
Не платит разве моде дань и ум?
Иной, желая умником прослыть,
Согласен все приличья преступить
