Также он припомнил, что крикетист из него средний.
Он почувствовал, как его рука размахнулась, крепко сжимая мяч, который, как было ясно ему теперь, являлся не чем иным, как бомбой-сверхновой, которую Хактар сам собрал и подсунул ему, бомбой, призванной привести Вселенную к скорой, безвременной гибели.
Он изо всей души надеялся и молил всех богов, чтобы не было ни загробного мира, ни посмертного воздаяния. Тут же сообразил, что сам себе противоречит, и перестал молиться. Оставалось лишь надеяться, что посмертного воздаяния нет.
А иначе – ну как он посмотрит в глаза всем, кого встретит после смерти?
Он надеялся, надеялся и вновь надеялся, что память его не обманывает и крикетист из него действительно никудышный – похоже, если что-то еще и могло предотвратить всеобщую катастрофу, так это его спортивная бездарность.
Нижние конечности сами собой несли его вперед, рука сама собой размахнулась… ноги Артура запнулись о портплед, сдуру брошенный им прямо на дороге. Он почувствовал, что грузно валится на землю, но, поскольку в этот момент его голова была битком набита всякими другими заботами, он совершенно забыл, что должен удариться о грунт. Удара не последовало.
Судорожно сжимая мяч и подвывая от изумления, он воспарил ввысь.
И закружился в небе, входя в отчаянный штопор.
Очертя голову он спикировал к земле, одновременно отшвырнув бомбу на безопасное расстояние – очень-очень далеко в сторону.
Артур напал на робота с тыла, пользуясь его растерянностью – робот по-прежнему держал биту на изготовку, но предмет, по которому следовало ею ударить, исчез неизвестно куда.
Ощущая в себе небывалый прилив сил, Артур вырвал биту из рук ошалелого робота, описал в воздухе безупречную «бочку», коршуном спикировал обратно – и одним диким ударом биты снес роботу голову с плеч.
– Ты уже все? – поинтересовался Форд. – Пошли, что ли?
Эпилог: Жизнь, вселенная и все такое прочее
И наконец они снова отправились странствовать.
Был период, когда Артур Дент наотрез отказывался двинуться с места. По его словам, бистроматическая тяга открыла ему, что время и расстояние – одно и то же, сознание и Вселенная – одно и то же, чувственное восприятие и действительность – также одно и то же, и чем больше путешествуешь, тем больше торчишь на одном месте, а раз так, то лучше он пока посидит тихо да покопается в своем сознании, что много времени не займет, так как это самое сознание теперь составляет единое целое со Вселенной. Так что разобравшись с сознанием, можно будет как следует отдохнуть, потренироваться в летании и, кстати, научиться наконец готовить, а то все недосуг. Банка греческого оливкового масла была теперь его ценнейшим сокровищем, и он заявил, что нежданное возвращение этой банки в его жизнь вновь всколыхнуло в нем некое ощущение неразрывного единства всего сущего, которое наводит на чувство, что…
Тут он зевнул и, откинувшись на спинку дивана, крепко заснул.
Наутро, в то время как команда «Золотого сердца» подбирала для Артура какую-нибудь идиллически-мирную планету, где его рассуждения никого не оскорбят, поступил сигнал «SOS» от бортового компьютера какого-то корабля. «Золотое сердце» поспешило на выручку.
Маленький, но с виду невредимый звездокатер класса «Мерида» отплясывал в пустоте нечто вроде джиги. Краткий компьютерный осмотр показал, что корабль в норме, его компьютер в норме, но вот пилот сошел с ума.
– Я еще не сумасшедший, я полоумный, полоумный, – бормотал пилот в бреду, пока его переносили на «Золотое сердце».
Он оказался журналистом «Ежедневного сидерического сплетня». Журналисту дали успокоительное и выделили в качестве сиделки Марвина, пока он не согласится взяться за ум и объяснить все толком.
– Я освещал один судебный процесс, – заговорил он наконец, – на Аргабутоне.
И приподнялся на своих худеньких, изможденных локтях, дико озираясь по сторонам. Его седые волосы, казалось, махали каким-то своим знакомым в соседней комнате.
– Спокойствие, только спокойствие, – проговорил Форд.
Триллиан ласково положила руку на плечо журналиста.
Безумец вновь уронил голову на подушку и уставился на потолок лазарета «Золотого сердца».
