— Я хотел бы с ним поговорить.
— Мы все тут хотели бы с ним поговорить.
— Извини, я не знал.
— Не надо извиняться. Он что-то пытается там сделать. Может, когда почувствует, что готов…
— Знаешь, — сказал Клем, — он считает, что люди в основной массе хорошие, но он так считает, только чтобы не спиться. На самом деле он думает так же, как и я.
— Я тоже считаю, что люди в основном хорошие. По-моему, во что-то такое верить нужно, иначе запросто сойдешь с ума. Есть, конечно, разные…
— Сначала, — сказал Клем, — мы натолкнулись на ребенка, маленького мальчика, который лежал на тропинке с…
— Не надо, — перебила она.
— Нет?
— Я не хочу об этом слышать.
— Конечно, — сказал Клем, — Зачем?
В тепле комнаты он размяк, голос внутри настойчиво убеждал повесить трубку.
— Ты обращался к кому-нибудь? — спросила она, — Разговаривал с кем-нибудь обо всем этом?
— С врачом?
— Не обязательно с врачом.
— Со священником?
— Если ты верующий, то да, — сказала она. — Но ты, кажется, неверующий.
— Я сегодня напился, — сообщил он.
— Вы подошли слишком близко к краю, ребята, — сказала она. — Чересчур близко.
— Мы думали, что мы нераздражимы.
— Не — что?
— Неразрешимы.
— Неразрушимы?
— А что ты готовишь? — спросил он.
— Макароны «кантеллони» со свининой, каштанами и курагой.
— Классно звучит. И ты звучишь просто классно.
— А сейчас иди спать, Клем.
— Я надеюсь, он вернется, — сказал Клем, — Найдет свою дорогу.
— Не беспокойся, он непременно вернется, — ответила она, и Клем услышал, как она улыбнулась, — Я убежденная сторонница счастливой развязки. Чего и тебе желаю.
Утром Клему удалось поспеть к завтраку за несколько минут до его окончания. Он выпил тепловатый кофе и набил карманы фруктами, потом, вернувшись в номер, принял болеутоляющее и минут двадцать стоял под душем, пытаясь вспомнить, о чем разговаривал с Шелли-Анн. Обшарив карманы в поисках сигарет, он нашел только несколько франков, чек из ресторана и авиабилет в исчирканном конверте. Потом он смотрел сводку новостей по Си-эн-эн и Би-би-си. Потом, нагишом присев на край кровати, позвонил Лоренсии Карамере.
— Хотите, чтобы я пришел к вам в офис? — спросил он, — Они знают про это?
— Я не могу вам помочь, — сказала она, — Пожалуйста, прошу вас, отстаньте от меня.
— Вы — на рю дю Скептр, верно? Это совсем рядом, — Он помедлил, давая ей время представить появление в офисе незнакомца, повествующего о кровавой резне, о скрывающихся от правосудия беглецах.
— Дайте мне ваш номер, — попросила она. — Я вам перезвоню.
— Когда?
— Сегодня.
— Даю вам час, — сказал он. — Если в течение часа не будет звонка, ждите меня в вашем офисе.
Он съел припасенные в карманах фрукты, посмотрел какую-то дневную передачу местного телевидения, потом оделся и подошел к окну. Открыл его — в комнату ворвался влажный ветер теплого, ясного дня; внизу блестела чистая после дождя улица. До высоких домов на противоположной стороне было не больше десяти метров, и, глядя в окна квартиры напротив, он без труда мог следить за жизнью ее обитателей. Молодая женщина, повернувшись к нотному пюпитру, водила смычком по виолончели — или это был инструмент поменьше, виола да гамба? — пробуя аккорды неуверенно, но, насколько было слышно Клему через улицу, без ошибок. Он не узнал произведение, что-то медленное, возможно Бах. Девушка сидела так близко, что можно было окликнуть ее и спросить. Интересно, ответит ли она? Поддержит приятный разговор по-соседски? В следующем окне он разглядел семейную гостиную: ковры, картины, разномастные стулья, ваза с белыми цветами. За последним окном был офис или кабинет. За столом сидел, углубившись в работу, мужчина с сединой в волосах и писал что-то, ссутулив спину и выставив согнутый локоть. Что это было — письмо? Рассказ? А может, мемуары (пусть будут мемуары), «История моей жизни», предназначенная для юной музыкантши, звуки игры которой просачивались под дверь кабинета? Строки, назначение которых — помочь девушке разгадать загадку бытия, стреножить жизнь, повалить ее на спину и обнажить ее беззащитное брюхо.
Зазвонил телефон. Перегнувшись через кровать, он поднял трубку.
