— Хочешь экскурсию? — спросил он.
Последовала пауза секунды на три, потом она пошла за ним в дом.
— Гостиная, — сказал он, неожиданно замечая убогий вид комнаты.
Она смотрела на ковер, на черный проем камина. Он показал ей кухню — маленькую продолговатую пристройку в задней части дома.
— Конфорки точно работают, — сказал он, — Духовку я бы не стал пока пробовать.
На втором этаже они прошли из маленькой спальни в большую, потом опять в маленькую, где стены были оклеены выцветшими обоями с белокурыми мальчиками, направляющими сквозь голубые облака маленькие аэропланы. Кроме кроватей в спальнях стояли выкрашенные белой краской сосновые тумбочки.
— Тебе эта больше нравится? — спросил он.
Клэр подошла к широко открытому окну. Из него открывался вид на сад, дальше — на поля, полоску леса, бурые после продолжительной засухи холмы Мендип-хилл.
— В «Итаке» была одна женщина, — сказала она, — Мэри Рэнделл.
Клем ждал продолжения рассказа. Когда его не последовало, он спросил, дружили ли они с этой женщиной.
— Она сбежала, — сказала Клэр. — Пыталась уплыть в Данию.
— Что?
— Я слышала, как толстая повариха об этом говорила. Это у них было такое специальное выражение.
— Про тех, кто сбежал?
— Про тех, кто утопился.
— Ох, Клэр…
— Когда я открывала окно ветреной ночью, слышно было, как шумит море.
— Ну, здесь-то ты его не услышишь.
— Трава похожа на море.
— Но это не море.
— Ты не понимаешь, — поворачиваясь к нему, сказала она.
— Не понимаю?
— Я люблю море. И Мэри тоже любила.
— Клэр?
— Что?
— Ты комнату выбрала?
— Пусть свет остается гореть на ночь. И на лестнице тоже. И в ванной.
— Хорошо, везде останется.
— Какой кошмар.
— Мы можем уехать, если хочешь, — сказал он.
Она покачала головой и опять отвернулась к окну.
— Что я хочу, — сказала она, — так это поверить, что в конце всего этого что-то есть. Что-то лучшее.
— Ты еще в это не веришь?
— А как я могу?
— Тогда я буду верить в это за тебя, — сказал он, — Пока ты сама опять не сможешь.
В семь часов они отправились; Клем нес букет сорванных в саду желтых роз, Клэр держала его за руку.
— Тебе будет гораздо лучше видно, если ты снимешь очки, — посоветовал он; но она ничего не ответила.
По обе стороны дороги над их головами шумели и перекликались птицы. К половине восьмого будет уже темно. А еще месяц назад было светло до девяти.
Пес Лоры, большой круглоголовый ретривер, поджидал их на дорожке у дома. Гавкнув один раз, он затрусил к ним, виляя хвостом. Клем погладил его по голове. На веранде горел фонарь. Они проследовали за собакой в дом и пошли вдоль коридора с почерневшими от старости деревянными панелями. Этот дом был построен в 1700-е годы, а вообще жилье стояло на этом месте еще со времен Вильгельма Завоевателя.
Лора и Кеннет были на кухне.
— А вот и они, — воскликнула Лора. — А розы какие замечательные! Наверное, бедняга Алан сажал.
На кухне пахло рыбным пирогом, работало радио; пес свернулся в углу на половике и мгновенно уснул.
Клем и Клэр присели на скамью у кухонного стола. Лора налила им белого вина — большой стакан Клему, поменьше — Клэр. На стене, рядом с кухонной дверью, проведены были цветными чернилами линии и подписаны даты (он разобрал только одну — июнь 65-го) — это Рон отмечал, как растут дети. С комичной важностью он ставил их по очереди спиной к стене, прикладывал к макушке ручку, делал отметку и потом замерял от пола одним из портновских сантиметров Лоры. Клем дотронулся до запястья Клэр, указал на самую высокую красную черту, похожую на отметку наводнения на мостовом пролете.
— Это ты, — сказал он, — Самая высокая.
Кеннет поставил на стол пирог. Клем допил вино, и Лора достала из холодильника новую бутылку. Харвуды никогда не скупились на выпивку. Вино, коньяк, во времена Рона — изрядное количество бомбейского джина. В Бристоле было не так. У них пили немного пива за воскресным обедом, чуть-чуть виски, если был повод для праздника. Семейство Гласс жило скромнее, чем могло бы позволить себе по средствам, занимая место где-то посередине нижнего-среднего класса — самое низшее положение в социальной иерархии, куда Нора — юрист замужем за инженером — могла их вклинить
