— Ты хотел бы туда поехать?
— Думаю, что предпочел бы Индию.
— Еще не поздно.
— Во сне, может быть.
Далеко-далеко, в самой гуще синевы, какое-то идущее по курсу судно зажгло навигационные огни. Они следили за их блеском, пока от ветра не начали слезиться глаза.
— Странно, меня всегда подмывает махать им рукой, — сказал отец. — Как будто они меня видят.
— Пойдем обратно? — сказал Клем. — Становится холодно.
Спуск к берегу был в густой тени; старик взял Клема под руку, но, добравшись до пляжа, тотчас же отпустил.
— Я забрел в часовенку, — сказал Клем, — Там были два твоих друга. Не знаю, слышали ли они меня.
Отец посоветовал ему не беспокоиться.
— Там всегда двое наших. Мы отстаиваем по два часа, потом меняемся.
— И ночью?
— Днем и ночью. К этому привыкаешь. Это — как душа дома.
— И о чем же люди молятся?
— Тут нет правил. Можешь молиться о чем хочешь.
— А можно спросить, о чем ты молишься?
— Я? Я — о понимании.
— Всегда?
— Да, — сказал он, улыбаясь самому себе, и опять — они выходили на дорогу — подхватывая сына под руку. — Всегда.
Следующим утром, в воскресенье, Клем отправился из Бервика на одиннадцатичасовой электричке, сделал пересадку в Эдинбурге, и без пятнадцати два поезд, скользя над водой, пересек реку Тэй, устремляясь навстречу вспыхивающим и вновь гаснущим в перемежающемся солнечном блеске крышам.
Из конторы в «Доме Теофилуса» он позвонил Финоле Фиак. Застигнутая врасплох, она говорила взволнованно, однако, не имея в запасе веского возражения и не сумев придумать его на ходу, в конце концов согласилась на встречу. Она сказала, что узнает его по фотографиям, которые показывала ей Клэр (интересная подробность — его сестра показывает людям его фотографии!), но, выходя из станционного билетного зала, Клем первым узнал ее (никому, кроме как ей, такое имя не подошло бы) — высокая женщина средних лет в спортивном костюме и прорезиненном плаще оглядывала сквозь роговые очки лица дюжины-другой прибывших в Данди пассажиров.
— Фиак, — увидев появившегося перед ней Клема, представилась она, — Я — Финола Фиак, и хочу сообщить вам с самого начала, что я — бывшая алкоголичка. Я в рот не брала спиртного четыре года и четыре месяца, благодаря, главным образом, вашей сестре.
Она сделала паузу, словно предлагая Клему тоже исповедаться, затем добавила:
— Я забрала ее кошек. Мой фургон припаркован вон там.
Перейдя автостоянку, они подошли к туристскому фургону — зеленому, местами проржавевшему «фольксвагену» с наполовину оторвавшейся наклейкой на раздвижной двери «Заводи собаку на всю жизнь». На лобовом стекле был прикреплен ее университетский парковочный талон.
— Вы ей звонили? — спросил Клем, пока Финола мощным рывком переключала рычаг на заднюю скорость.
— Она решила встретиться с вами.
— И мы сейчас туда едем?
— Куда же еще?
— Вы не сказали мне, как называется это место.
— А вы не спрашивали.
— И как оно называется?
— «Итака».
— «Итака»?
— На Арброт-стрит.
Она вела машину яростно-враждебно, газуя на спуске в долины между холмами, затем, пока машина вновь карабкалась вверх, нагибалась вперед и налегала на руль. Клем не делал попытки заговорить, и это, похоже, устраивало их обоих. Он несколько обалдел от путешествия из одного странно поименованного сообщества в другое и вдобавок никак не мог представить себе дружбу между его сестрой и этой несуразной женщиной, сверкавшей глазами из-под стекол очков. Погода ухудшилась — шквальный ветер, по стенкам фургона забарабанил дождь; потом тучу пронесло и показалось вымытое голубое небо, вскоре опять помрачневшее темными облаками.
— Можно, я закурю? — спросил Клем.
Она оскалилась, потом сказала, что тоже закурит, только не эти покупные сигареты.
— В них полно отравы, — заявила она. — Аммиак. Порох.
В «бардачке» у нее нашлась жестянка с табаком, не обработанным химикатами и к тому же более дешевым. Клем передал ее и стал краем глаза наблюдать, как Фиак скручивает сигарету, продолжая держать руль локтями. Из переднего конца самокрутки торчали табачные прядки. Когда она закурила, свернувшиеся в огненные колечки прядки попадали ей на колени; она прихлопнула их свободной рукой, но не раньше, чем к десяткам крошечных прожженных дырочек, украшавших ее спортивный костюм, прибавились две-три новые.
