– Трупы унесли с собой, следы уничтожили.
– Кто? Ты же убил всех четверых.
– Однако кто-то их послал… Кто-то вывел на меня – не караулили же они весь день в ожидании, когда я уеду с площадки.
Борис усмехнулся.
– Быстро ты соображаешь. Только не говори, что у них есть свой человек на студии. Иначе тебя элементарно убили бы прямо там, без всяких красивостей типа конных атак и серебряных стрел (кстати, я справлялся: штука довольно дорогостоящая).
Он открыл переднюю дверцу, пристроился на сиденье, скинув ботинки, и, изогнувшись немыслимым образом, ухитрился уложить ноги в мокрых носках на ласково греющую печку.
– Ты мне не веришь?
– Сам не знаю, – честно ответил Борис. – Если я не верю, значит, ты спятил и, кроме психиатра, тебе ничьей помощи не требуется.
– Спасибо…
– Если же я тебе верю, то спятил я сам. Тоже мало радует. Единственное, что можно предположить…
– Ну?
– Тебя хотели напугать. Здорово напугать, довести до…
– У них это получилось!
– Однако план дал осечку: ты, братец, оказался не в меру проворен, сумел положить исполнителей.
– А смысл?
– Тут простор для фантазий. Чья-то изощренная месть. Кого-то не устраивает твое присутствие в городе или конкретно на месте съемок. Может, там нефтяное месторождение (шучу).
– Бред.
– Бред, – согласился Борис.
Настроение было унылое, как пейзаж перед глазами, выписанный в реалистичной манере черно-белой фотографии, без посторонних красок и полутонов. Солнце, слабое, сквозь тучи, словно в других небесах, в другом сердце, в душах деревьев-странников (такими они видятся проезжавшим мимо – тем, кто принимал их за кладоискателей). Купола исчезнувшей церкви великомучеников Бориса и Глеба (прозрачная аналогия) почему-то подсказали мысль о кладбище, воскресном покое с бабушкой и причастием («Вот и ко мне придете, когда я тут лягу. Ведь придете?» – «Бабушка, не надо, что ты!» – «Да я еще поживу. Вот пристрою вас и потом всегда с вами буду». – «Всегда-всегда?» – «Всегда»).
– И все-таки из нас двоих наиболее сумасшедший – это я, – признался Борис.
– Неужто я тебя убедил?
– Не ты. Марк Бронцев. Ты рассказал ему свою историю (получив, кстати, тот же совет: обратиться к врачу). После твоего визита экстрасенс получил пулю в сердце. Не бывает, братец, таких совпадений.
Глеб криво усмехнулся.
– Так может быть, я – его?
– Нет. У тебя хватило бы ума избавиться от кассеты.
– Знаешь, что поразило меня больше всего? – неожиданно произнес он.
Мы уже тронулись в обратный путь (улов был зело как богат: я сфотографировал Глебовым «Поляроидом» приснопамятный отпечаток лошадиного копыта, но это был скорее жест отчаяния). За рулем сидел я, Глеб же сгорбился рядом, сцепив руки на коленях и равномерно покачивая головой.
– Что? – устало спросил я.
Мне было неинтересно.
– То, как они атаковали. Плотным строем, на полном скаку, словно на рыцарском турнире… Они были совершенно уверены, что проткнут копьями и меня, и «Жигули», будто дракона из сказки. Борис, я голову дам на отсечение: они никогда в жизни не видели легковой машины!
Князю Ярославу было в ту пору около пятидесяти. Седые длинные волосы прибавляли ему годы, а короткий полушубок мехом наружу, высокий шлем и давний шрам на левой щеке в сочетании с пронзительно синими глазами заставляли вспомнить о норманнских кнаррах, пришедших когда-то по Шексне в Новгород Низовский и далее по Селижаровке через Житень-озеро на север. Елани он не нравился. Было в младшем сыне Всеволода Большое Гнездо что-то хищное, звериное… Прибыл он с малой дружиной в самом конце месяца березола (морозы уже отступили, по берегам начал трескаться лед, и рыбаки выходили на лов, только надев широкие деревянные лыжи).
Олег Йаландович гостил в усадьбе княгини – там, где прошлой осенью Мишенька получил урок от паренька по имени Некрас. Помнится, княжич несколько дней ходил по терему сам не свой. Позабыл своих закадычных друзей по играм, еле притрагивался к любимым кушаньям за столом… Елань даже забеспокоилась: не заболел ли.
Смиренка в усадьбе прижилась. Она вытянулась за зиму, похорошела, округлилась (а то была кожа да кости), бледность в лице сменилась здоровым румянцем, в карих глазенках появился живой блеск. В праздности не сидела: помогала служанкам и не избегала никакой работы. Хорошая росла девочка. Некрас тоже изменился за коротких три месяца (в эту пору жизни быстро растут – отвернешься на миг, посмотришь снова – и не узнаешь). Он носил за одним из дружинных мужей копье и чистил коня, перенимал приемы боя и воинские ухватки. Теперь уж вся дворовая ватага не рискнула бы встать ему поперек дороги. Не забывал он и а сестре: как выпадала свободная минутка, приходил в усадьбу, и всякий раз с подарком – дешевым медным колечком, пряником или глиняной игрушкой-свистулькой.
