— Я не знаю. Моя судьба тоже не решена, все очень неоднозначно, — мне лень было в тысячный раз обсуждать тему возможных перспектив моей и мониной работы на выборах.
— Тебе легче… У тебя бизнес есть. Захотел — ушел к себе на фирму, сиди, бабки заколачивай, — стонал Моня.
— Ага, мне же деньги на дом приносят, — съязвил я, — по телефонному звонку, по первому требованию. Чемоданами… Сейчас Андрюха приедет… Ты ему это скажи, он посмеется.
— Если с тобой Шеф будет беседовать, про меня не забудь. Если меня выкинут, я пропал… Перспектив никаких.
— Не забуду.
— Точно? Не пиздишь?
— Знаешь, Моня, не наседай. Сказал один раз — сделаю. Чего ты меня проверяешь постоянно…
— В наше время нельзя ни кому верить…
— Так чего ты ко мне прицепился, недоверчивый такой? — я начинал злиться.
— А тебе верю.
— Аааа. Спасибо…
Намечающуюся напряженность снял Андрюха, завалившись в кафе с огромным черным чемоданом, набитым документами, сметами и проектами. «Для денег» — говорил Андрюха, объясняя его размеры. Ему верили и с уважением косились на чемодан. Моня завистливо кинул взгляд на черное чудовище — он всерьез думал, что там пачки денег.
— Шалом Алейхем, — поприветствовал я Андрюху.
— Шалом, черные братья, — Андрюха сел за стул рядом с Моней, — заказали мне что-нибудь?
— Как и себе. Суп, люля-кебаб и «Цезарь».
— Отлично. Голодный как собака.
Моня не ответил на приветствие и сидел, с ужасом глядя на нас.
— Вы что, евреи?
— Моня, с твоей фамилией, лучше эту тему не затрагивать, — Андрюха пытался пристроить свой чемодан под столом, нагнулся и, голос его звучал сдавлено.
— Моня, а ты заешь, кто самый ярый борец с мировым сионизмом? — я, вдруг, развеселился.
Моня растерянно молчал.
— Евреи, живущие в бывшем Союзе. — ответил я на свой вопрос и, начал вещать голосом профессора, читающего лекцию, — Главные признаки советского еврея — яростные нападки на иудеев, обличение жидо-массонского заговора и тэдэ. Моня, расслабься, КГБ за тобой не следит. Слишком мелкая фигура. Да, и кэгэбэ никакого уже нет…
Андрюха откровенно хохотал, забыв о еде.
— Да и вообще, если тебя зовут Михаил Аркадьевич Тульский, а родители иммигрировали в Израиль, надо смириться и ходить в синагогу, а не бить себя пяткой в грудь на черносотенных собраниях.
— На каких собраниях? — не понял Моня.
— О, как все запущенно, — искренне удивился я, — с такими печальными глазами надо знать, что такое «Черная сотня». Ты когда последний раз книгу читал? Не партийный буклет, а книгу, купленную в магазине?
— Ну эту, про Карнеги…
— Про Карнеги? Ты хотел сказать книгу Дейла Карнеги… Мне страшно за тебя, Моня. Почитай Хэмингуэя, или Ремарка…
— Хэмингуэя я читал… «Старик и море»…
Я подавился салатом «Цезарь». Если в разговоре со взрослым человеком после имени Эрнеста Хэмингуэя тот лепетал про старика и про море, я понимал, что он остался в 9-ом классе общеобразовательной школы навечно, похоронив весь огромный и загадочный мир под пыльными «Хрестоматиями».
— Моня, ты «Старик и море» не читал, а проходил, это разные вещи. Ладно, давайте обедать, не будем портить себе аппетит размышлениями о великом и недоступном… некоторым…
— О, Квакин голодный чешет, аж спотыкается! — объявил Андрюха.
Через зал к нам приближался Саня в черных непроницаемых очках, кожаной черной куртке и тинэйджеровских джинсах цвета хаки.
— Хэви мэтал, нарики! Все жрете? Не нажретесь никак, — на его упитанном лице искрилась вечная беззаботная улыбка.
— А ты сюда проповедовать вегетарианство пришел? — поинтересовался Андрюха, — диетолог, бляха-муха. Скоро джинсы лопнут на жопе.
— Кто бы говорил, — не растерялся Квакин, — картина «Три толстяка».
— Особенно Серый, — засмеялся Андрюха, — глиста в обмороке…
— Не мешайте обедать, придурки, — беззлобно огрызнулся я, — садись, Саня, не маячь…
— Чем питаемся сегодня? — Квакин заглянул каждому в тарелку.
— Не труси мне своих микробов, — нахмурился Моня. Он был чистюлей, до отвращения.
— Моня, тебя убьют не микробы, а инсульт, — сообщил Квакин, — не надо так всего бояться, нервные клетки не восстанавливаются. Да, Серега, тебе Вовка Рыжий привет передавал. Помнишь его?
