– Мне бы хотелось узнать, что все-таки творится у нас дома?
Байрон ответил, что ничего у них не творится и все просто отлично. И зачем-то прибавил, что мама водит машину очень осторожно. После этого возникла такая долгая пауза, воцарилась такая тишина, похожая на темный бездонный омут, что он очень пожалел, что это сказал. Лучше б он вообще ничего не говорил! Лучше бы проглотил эти слова вместе с помадкой!
– А что, мама очень занята? – спросил отец, и Байрон заметил, что отцовская шея над воротником рубашки вдруг густо покрылась красными пятнами, такими темными, что казалось, будто это просто игра теней.
– Занята? – удивленно переспросил Байрон.
– Ну, делами по дому?
– Да, дел по дому у нее хватает! – Байрон никак не мог понять, отчего глаза у отца покрыты сетью красных жилок и слезятся. Просто смотреть больно.
– А с друзьями она часто видится?
– Да нет у нее никаких друзей!
– Как нет? И никто к ней в гости не приезжает?
Сердце у Байрона бешено забилось, но он твердо сказал:
– Нет.
Он ждал следующего вопроса, но его не последовало. Отец снова вопросительно посмотрел на свой стакан и промолчал. Несколько минут не было слышно ничего, кроме ровного тиканья часов. Байрон никогда прежде так нагло не врал отцу. «А что, если он способен видеть меня насквозь?» – эта мысль не давала ему покоя. Но Сеймур подобной проницательностью явно не обладал. Он все пытался что-то прочесть на дне своего стакана, но о правде не догадывался. И Байрон вдруг понял, что совершенно не боится отца. В конце концов, они оба мужчины. Они вместе. Они заодно. И еще совсем не поздно попросить отца о помощи. Еще не поздно признаться насчет вмятины на колпаке. В конце концов, действуя самостоятельно, Байрон один раз уже попал впросак со своими намеками насчет зажигалки, явно украденной Беверли.
Рука Сеймура вдруг дрогнула, и виски, подпрыгнув в стакане, выплеснулось через край прямо на отцовские бумаги.
– Пойми, твоя мать – очень красивая женщина…
– Да, папа, и что?
– Ничего удивительного, что людям хочется у нее бывать.
– Знаешь, папа, недавно кое-что произошло. Изменения во времени…
– И ничего страшного, если на нее какой-то другой мужчина посмотрит. В конце концов, мне повезло. Да, повезло: ведь она все-таки выбрала меня.
Отец так смотрел на Байрона своими больными глазами, что тот был вынужден притвориться, что помадка застряла у него в зубах.
– Ты что-то сказал? – спросил Сеймур.
Байрон сказал, что нет.
– Ну и ладно. А хорошо иногда поговорить по душам, верно? Как мужчина с мужчиной?
И Байрон согласился, что очень даже хорошо.
Сеймур налил себе еще виски и поднес стакан к губам. Золотистый напиток в хрустальном стакане отбрасывал на стены солнечные зайчики. Одним глотком опустошив стакан, Сеймур вытер губы и сказал:
– А вот мой отец никогда ничего такого не делал. Я хочу сказать, никогда не разговаривал со мной, как мужчина с мужчиной. И потом, мои родители довольно рано умерли, еще до того, как я познакомился с твоей матерью. – Слова, выходя у него изо рта, словно цеплялись друг за друга, так что их было довольно трудно разобрать, но Сеймур все говорил и говорил – словно, спотыкаясь, пробирался сквозь чащу. – Однажды, когда мне было лет шесть, отец взял меня на озеро. И швырнул прямо в воду. «Захочешь жить – выплывешь» – так он сказал. А мне было так страшно! Я боялся, что там крокодилы. Я до сих пор воду не люблю.
Байрон вспомнил, какое лицо было у отца, когда он узнал о происшествии на пруду. Пока он слушал по телефону возмущенные жалобы Андреа Лоу, его лицо постепенно приобретало какой-то землистый оттенок и в итоге стало совершенно застывшим, мертвым. Тогда Байрон всерьез опасался, что ему не миновать порки. А Сеймур, словно прочитав его мысли, вдруг сказал:
– Знаешь, я тогда, возможно, несколько переборщил. Ну, насчет вашего моста через пруд. Но и ты должен понять: мне с моим отцом тоже было ох как непросто. Тяжелый он был человек, мой отец. И мне нелегко с ним пришлось. – Казалось, ему не хватает слов.
Уже уходя и тихо закрывая за собой дверь, Байрон снова услышал, как звякнула пробка графина, и отец крикнул ему вслед:
