За окном супермаркета снеговые тучи так тяжело обвисли, что кажется странным, как это они все еще удерживаются в небе. Джим представляет себе, как эти тучи с глухим грохотом падают на пустошь и взрываются, засыпая окрестные холмы белыми хлопьями. Эта мысль вызывает у него улыбку. И почти сразу же вслед за этой мыслью приходит вторая, и Джим никак не может понять, почему вторая мысль – точно удар в солнечное сплетение, после которого он с трудом переводит дух.
Несмотря на потерянные, словно провалившиеся в небытие годы, память о давних временах все же иногда пробуждается в его душе. Прилетающие к нему воспоминания часто бывают совсем коротенькими, но даже самая крошечная деталь способна порой, точно искорка, высветить целый кусок прошлого. На такую деталь иной человек может и внимания не обратить. И все-таки даже самая незначительная мелочь способна резко изменить привычное окружение и доставить человеку столько горя, что у него все перевернется внутри.
Когда, много лет назад, его впервые выставили из «Бесли Хилл», был такой же зимний день, как сейчас. Ему было девятнадцать. На холмы сыпался легкий, как пудра, снежок, а он стоял и смотрел на этот снег из окна. Дежурная сестра принесла его чемодан и синее габардиновое пальто, и он некоторое время был вынужден сражаться с этим пальто, пытаясь натянуть его на свои раздавшиеся плечи. Когда же, наконец, удалось всунуть руки в рукава, пальто на спине натянулось и затрещало, больно врезавшись под мышками.
– Похоже, тебе нужен размер побольше, – сказала медсестра, глядя на него снизу вверх. Только теперь до него дошло, как долго он здесь пробыл. Сестра велела ему ждать в приемной, и он несколько часов просидел там один. Пальто он снял и положил на колени. В свернутом виде пальто напоминало какого-то домашнего зверька, и он все гладил его по мягкой подкладке. В приемной он не был с того дня, как его привезли в «Бесли Хилл» и провели через эту комнату, и теперь был очень смущен пребыванием здесь, потому что уже не знал, кто он такой. Пациентом он больше не был и знал, что его участь несколько лучше. Но что это означает на самом деле, он толком не понимал. Когда сестра снова заглянула в приемную, то страшно удивилась, увидев его, и спросила:
– А ты почему до сих пор здесь?
– Жду, когда меня кто-нибудь заберет.
Сестра сказала, что родители наверняка скоро за ним приедут, и предложила Джиму чашечку чая.
Ему хотелось пить, и чаю он выпил бы с удовольствием, но он задумался о родителях и не смог вымолвить ни слова. Ему было слышно, как медсестра поет на кухне, как она кипятит себе воду для чая. Это были такие естественные, спокойные звуки, и казалось, что все у нее в жизни хорошо. Он слышал даже легкое позвякиванье чайной ложечки в кружке. Он пытался на практике отыскать темы, на которые смог бы поговорить с другими людьми. Например, о рыбалке. Однажды он слышал, как врачи разговаривают о рыбалке, а в другой раз подслушал, как сестры рассказывают друг другу о танцах и свиданиях с ухажерами. Жаль, что он ничего не знает о таких вещах. Ни о рыбалке, ни о танцах, ни о свиданиях. Теперь, когда ему стало лучше, он мог бы всем этим заниматься. И рыбу ловить, и свидания назначать, и с девушками танцевать. Ведь еще не слишком поздно. У него все еще только начинается.
Свет за окном начал меркнуть. Тонкий слой снега на пустоши сверкал, как хрупкий сплав олова и свинца. Медсестра появилась снова и чуть не подпрыгнула, увидев Джима.
– Ты все еще здесь? А я думала, ты давным-давно уехал… – Потом она спросила, не холодно ли ему, а он действительно замерз, потому что в приемной стоял собачий холод, но он заверил ее, что ему вполне хорошо. – Дайка я, по крайней мере, тебе чайку приготовлю, – сказала она. – Уверена, с минуты на минуту за тобой приедут.
Он слышал, как медсестра напевает на кухне, и медленно осознавал ту простую истину, что никто за ним не приедет. И даже не собирается приезжать. Конечно же, нет. И никто не собирается учить его, как ловить рыбу или как пригласить девушку на танец. Он не мог понять, отчего так дрожит – то ли от холода, царившего в этой комнате, то ли от обрушившихся на него новых знаний. Потом он встал и тихонько выскользнул наружу через парадную дверь. Ему не хотелось обижать добрую медсестру внезапным исчезновением, и он оставил для нее на стуле свое аккуратно свернутое пальто в знак благодарности за ту чашку чая, которую она так и не успела ему принести. Какое-то время он все-таки ожидал, что кто-нибудь выбежит за ним следом, возьмет за руку и отведет обратно в дом, но никто так и не выбежал. Он дошел до конца подъездной дорожки и – поскольку ворота оказались заперты, а снова причинять беспокойство медсестре ему не хотелось – отыскал место, где можно было перебраться через ограду, и пошел в сторону пустоши просто потому, что понятия не имел, куда еще пойти. На пустоши он и провел несколько дней, будучи не в силах разобраться в обуревавших его чувствах и понимая одно: он совершенно неправильный, недоделанный, никуда не годный человек, не такой, как все, и в «Бесли Хилл» его от этих недостатков не вылечили. Впрочем, во всем он винил только себя. А потом его в одних подштанниках отыскали полицейские и отвезли прямиком в «Бесли Хилл».
