Люси отстранилась от него и наморщила носик. Опасаясь, что она все-таки расплачется, Байрон полез в карман за носовым платком, но она язвительным тоном сообщила:
– У тебя жутко воняет изо рта, Байрон! – И тут же улепетнула в дом. Косички так и подпрыгивали у нее на спине, когда она мчалась к двери, высоко поднимая колени. Она даже не заметила, что, убегая, наступила своими тщательно начищенными школьными туфельками прямо на своих драгоценных улиток и раздавила, по крайней мере, двух.
Вечером Байрон посмотрел по телевизору не только шестичасовые новости, но и всю программу «Нэшнуайд». Там долго рассказывали о беспорядках в Ирландии, но ни о каком несчастном случае и наезде на девочку даже не упомянули, ни слова не сказали и о двух добавленных секундах. Под конец передачи Байрон чувствовал себя уже совершенно больным – все тело у него покрылось противным липким потом.
А как на его месте поступил бы Джеймс? Впрочем, трудно представить, чтобы Андреа Лоу совершила подобную ошибку. Но если бы все же случилось нечто подобное, Джеймс, конечно, в первую очередь прибегнул бы к логике. Нарисовал бы очередную схему, все расставил бы по местам и сумел бы как-то объяснить случившееся. Байрон решил пойти в отцовский кабинет, хотя детям было строго запрещено туда ходить. Осторожно, стараясь не щелкнуть дверным замком, он открыл дверь и вошел.
За окном был виден сад, все еще залитый теплым вечерним светом, верхушки ярко-розовых люпинов – каждый, точно раскаленная кочерга, – так и светились в лучах заката. Но сама комната казалась какой-то холодной, мертвой, застывшей. Деревянный стол и рабочее кресло были отполированы, точно музейные экспонаты. Даже коробка со сливочной помадкой и графин с виски относились к тому сорту вещей, которые трогать ни в коем случае нельзя. Точно так же, как и самого отца. Если Байрон пытался его обнять – а порой ему очень этого хотелось! – то в самый последний миг его стремление словно таяло в воздухе, превращаясь в обыкновенное рукопожатие.
Присев на самый краешек отцовского кресла, чтобы нанести как можно меньше ущерба, Байрон взял листок плотной белой бумаги и отцовскую ручку и тщательно, с помощью стрелочек, изобразил схему движения «Ягуара» по Дигби-роуд. Он пометил и веревки с бельем, и то цветущее дерево. Затем, тоже с помощью стрелочек, показал, где автомобиль резко свернул влево и затормозил на обочине. То место, где они оставили девочку с красным велосипедом, он пометил кружком. Она упала совсем рядом с машиной, но так, что только он один мог ее видеть.
Нарисованную схему Байрон тщательно сложил и сунул в карман, затем положил на место ручку, а кресло протер полой рубашки, чтобы уж никаких следов не осталось, чтобы отец ни в коем случае не догадался, что Байрон осмелился нарушить запретную границу. Он уже собирался уходить, когда в голову ему пришла мысль насчет еще одного эксперимента.
Он опустился на колени, а потом прилег на ковер, прижавшись к нему верхней частью туловища, стараясь принять в точности ту же позу, в какой лежала та девочка под своим красным велосипедом – на боку, поджав к подбородку колени и крепко обхватив их руками. Если бы с ней действительно ничего не случилось, она, наверное, сразу должна была бы вскочить и поднять крик. Люси, например, мгновенно начинает орать во все горло, стоит ее случайно задеть или оцарапать. Возможно, полиция уже сейчас разыскивает его мать…
– Ты что это здесь делаешь?
Байрон, вздрогнув от неожиданности, вскочил и повернулся к двери. Дайана так и осталась стоять на пороге, словно не решаясь пройти чуть дальше. Невозможно было догадаться, сколько времени она уже там стоит.
На всякий случай Байрон несколько раз перекувырнулся на ковре, делая вид, что просто играет тут, как самый обыкновенный мальчик, пусть даже довольно большой и весьма неуклюжий. Кувыркаясь, он так спешил, что у него закружилась голова, а мышцы в руках и ногах отозвались острой болью. Мать рассмеялась, и кубики льда в стакане, который она вечно держала в руке, зазвенели, точно осколки стекла. Поскольку ужимки Байрона явно ее развеселили, он решил еще разок перекувырнуться, изображая не в меру разошедшегося младенца, а затем, стоя на коленях, посмотрел на мать и сказал:
