Бои в Восточной Пруссии
Когда немецкие войска были оттеснены на песчаную косу и на полуостров Земланд, Гитлер приказал своему адъютанту по вопросам сухопутных войск Иоганнмейеру вылететь на фронт, в Восточную Пруссию, ознакомиться там с обстановкой и доложить ему. Гитлер хотел перепроверить те данные, которые поступали от немецких командующих армиями в Восточной Пруссии, так как, во-первых, он, как обычно, не хотел верить плохим сведениям, а, во-вторых, предполагал, что ему умышленно докладывают все в неблагоприятном свете, чтобы избежать тяжелых боев с русскими.
Иоганнмейер после своего возвращения подтвердил тяжелое положение войск в Восточной Пруссии. Он доложил, что немецкие войска скучились на узкой прибрежной полосе, перемешались с тысячами беженцев и согнанным скотом и что каждый выстрел русской артиллерии наносит им огромные потери.
На это Гитлер сказал:
- С этих позиций я не возьму ни одного солдата. Я должен удержать крепость Кенигсберг любой ценой. Пока Кенигсберг в наших руках, я могу сказать немецкому народу: "В Восточной Пруссии находимся мы, а не русские".
На сообщение Иоганнмейера о неорганизованном массовом бегстве населения из Восточной Пруссии и о том, что это влечет за собой гибель многих людей, Гитлер закричал:
- Я не могу считаться с этим!
Когда в начале апреля 1945 года Кенигсберг был окружен плотным кольцом русских войск и Гитлеру было доложено о том, что город от огня русской артиллерии горит, Гитлер все же приказал коменданту крепости Кенигсберг генералу Лашу держаться. После того как 9 апреля Кенигсберг был взят русскими войсками и генерал Лаш попал в плен, Гитлер заочно приговорил его к смертной казни.
Катастрофа на Одере
Гитлер, как обычно, после ночного совещания уселся в своем кабинете за "вечерний чай" с Евой Браун и своими секретарями фрау Кристиан и фрау Юнге. В курительной комнате старой рейхсканцелярии Бургдорф{123}, Фегелейн{124} и Гюнше пили водку и коньяк.
Около 5 часов утра в комнате раздался телефонный звонок. Из коммутатора рейхсканцелярии сообщили, что Бургдорфа срочно вызывает "Майбах". "Майбах" было условным названием штаб-квартиры ОКХ в Цоссене. Звонил генерал Кребс. Звонок начальника генерального штаба в этот предутренний час был необычен. Бургдорф, лицо которого приняло напряженное выражение, сделал знак Фегелейну и Гюнше, чтобы они замолчали. Он стал что-то записывать и отрывисто крикнул в трубку:
- Где? Кюстрин?{125}, Где еще? По всему фронту? Сейчас доложу фюреру. Когда узнаешь подробнее, пожалуйста, сразу позвони. Спасибо! (Бургдорф и Кребс были на "ты".)
Бургдорф положил трубку и, обращаясь к Фегелейну и Гюнше, быстро произнес:
- В четыре утра началось на Одере. Мощный огонь русской артиллерии по всему фронту. Русская пехота и танки наступают уже в течение получаса.
Бургдорф снова взялся за телефонную трубку. Из бомбоубежища ответили, что Гитлер все еще сидит за чаем. Бургдорф, в сопровождении Фегелейна и Гюнше, сразу направился туда, чтобы доложить Гитлеру о сообщении Кребса. Часовые из личной охраны Гитлера и службы безопасности, стоявшие на постах у бомбоубежища, с удивлением посмотрели на появившихся в столь поздний час Бургдорфа, Фегелейна и Гюнше. Бургдорф попросил доложить Гитлеру, что у него есть важное донесение. Гитлер сразу же вышел в приемную, где ждали Бургдорф, Фегелейн и Гюнше. Как всегда, когда к Гитлеру приходили с неожиданным докладом, выражение его лица было настороженным. Бургдорф доложил:
- Мой фюрер! Только что звонил Кребс. В четыре утра началось наступление русских на Одере. Гитлера передернуло.
- Где? - выдавил он.
Бургдорф ответил, что после ураганного огня русской артиллерии мощные русские танки и пехота стали наступать по всему фронту. В некоторых местах под покровом темноты русские пытались форсировать Одер. Они ведут упорные атаки из предмостных укреплений на западном берегу Одера в районе Кюстрина. Гитлер спросил о дальнейших подробностях, в частности о том, выведены ли своевременно войска из-под огня русской артиллерии. Бургдорф ответил, что подробностей Кребс еще не сообщил. Гитлер вцепился руками в спинку кресла. Он старался скрыть свое волнение. Мускулы его лица судорожно задергались. Он кусал губы, что являлось у него признаком большого волнения. Затем он спросил:
