— И что ты предлагаешь? — серьезно спросил Меркулов.
— Хочешь попросить у меня санкцию на обыск и задержание?
— Сначала я так думал, потом решил — это неправильно. Щуку нельзя пугать, ее следует брать на живца, на приманку. Я думаю так. Телефон его надо взять на кнопку. А за ним самим — организовать наружку. Кроме того, надо каким-то образом подпустить к нему Жукова. Он подходящая личность, из Афганистана и в Москве давно не был.
— Александр Борисович, частный сыск в нашем государстве законом не предусмотрен, — сказал Меркулов и откинулся в парикмахерском кресле. (Излишняя твердость, с которой он произнес фразу, ясно доказывала, что Меркулов сожалеет об этом упущении закона.) И добавил: — Надо подумать.
— Чего, Костя, думать? Санкции прокурора на эту операцию не требуется, твоей ответственности тут нет.
— Я, Саша, говорю о соблюдении законности, а не об ответственности.
— Агентурной службы по конституции у нас тоже нет, однако весь милицейский сыск пользуется услугами широкой сети агентуры.
— Да, но с санкции начальника управления милиции.
— Не беспокойся. Шура даже со своим гриппом выжмет «добро» из начальника МУРа, сам знаешь…
Пришел Лившиц и стал накладывать на щеки Меркулова белую воздушную массу. Меркулов закрыл глаза.
Я твердо сидел на свободном стуле и следил в зеркало за манипуляциями парикмахера над лицом Меркулова. Как только он открыл глаза, я резко спросил:
— Ну так что?
Меркулов хохотнул своим низким горловым смешком:
— Хорошо, твоя программа полностью принимается. Без поправок.
Я опустил в прорезь телефонного аппарата двухкопеечную монету и набрал телефон Романовой.
— Меркулов дал согласие. Запускайте операцию по всем правилам вашей науки. И это не приказ, Шура. Это — просьба, Костина и моя.
— Поняла, не беспокойся, Саша. Все будет, как в лучших домах Лондона, — сказала Романова своим спокойно-решительным голосом и шмыгнула носом: грипп ее, кажется, еще больше разгулялся.
Я положил трубку на рычаг, не знаю, как там в лучших домах Лондона, но в наших «лучших домах» — на Петровке и на Лубянке — умеют подслушивать чужие разговоры и беседы и снимать скрытыми камерами чужие тайные встречи.
Я сидел в кабинете Грязнова — Погорелова и курил. Я курил спокойно, глубоко затягиваясь и следил за мерцанием тлеющего огонька. Грязнов колдовал с записывающее — подслушивающим устройством.
— Послушаем, что записал нам дивизион слежки. Первая запись. Телефонный звонок по номеру 225-23-44, усекаешь?
— Усекаю. Тот самый номерок, что мы выловили у Гудинаса.
— Между прочим, в справочниках не числится, Сашок.
— КГБ? или ГРУ?
— Слушай сюда, как говорит наша мать начальница.
Грязнов включил запись.
«Туманов. Двадцать шесть и шесть. Добрый день, Эдуард Никитич!
Неизвестный. Шесть и двадцать шесть, вернее. В чем дело?
Туманов. Надо срочно увидеться. Относительно начинки для праздничного пирога.
Неизвестный. До праздника еще далеко, успеем.
Туманов. Есть неприятные новости.
Неизвестный. Хорошо. Через час на старом месте».
Грязнов нажал кнопку остановки магнитофона.
— «Двадцать шесть и шесть» — это что, добавочный?
— Думаю, что нет, Сашок. По-видимому, пароль. А отзыв — наоборот: «Шесть и двадцать шесть, вернее». Сегодня двадцать шестое, месяц — июнь — шестой. Так? Завтра будет — двадцать семь и шесть.
— Примитивно уж очень.
— Знаешь, иногда явления жизни весьма ординарны и кажутся именно тем, что они есть на самом деле… Чего хохочешь? Думаешь, только вы со своим князем Меркуловым можете разводить философию?.. Ладно, давай слушай дальше. Наши ребятишки потопали за Тумановым, тот сел в свой инвалидный «Запорожец» и привел их — куда думаешь? — к Ильинским воротам, прямо напротив здания ЦК. Туманов сел на скамейку возле памятника героям Пдевны. Кормил голубей. Потом на лавочку присел молодой человек в светлом костюме и стал читать газету. Муровские ребята, однако, успели его пару раз щелкнуть, перед тем, как он газеткой прикрылся.
Грязнов снова нажал кнопку.
«Неизвестный. Я тебя, Тамерлан, предупреждал: звонить только в установленное время.
Туманов. Фю-фю-фю… Цып — цып — цып… Валет завалился, Малюта… Как бы чего не наболтал.
