Я бросил на стол газету.
Первый раз за три дня после смерти Ким нечто большее, чем бесконечные, многозначительные домыслы, выстраивалось у меня в голове… Это еще не было знанием. Меркулов называл это «предметно думать о будущем».
Если автор письма — сержант из взвода Ивонина по фамилии Морозов, то мы можем найти одного свидетеля гибели Алексея Дубова. Если мы с Моисеевым правильно прочитали письмо к Ким, то ее убийство имеет непосредственное отношение к контакту с Дубовым. Ведь она хранила какие-то документы, присланные ей Дубовым. И судя по всему, этот Морозов знает их содержание. Убийцы, вероятно, искали у Ким эти бумаги и нашли… Надо искать воинскую часть, а точнее, взвод, которым несколько месяцев назад командовал лейтенант Ивонин. Надо разыскать также рядовых Халилова и Смирнова. Надо узнать, что в действительности произошло у них там, в Афганистане, потому что все это один узел, завязанный непостижимым образом. Но прежде всего нам нужен сержант А. Морозов…
— Мы же договорились, Саша, берем только отдельные факты и вертим их со всех сторон, не связывая воедино. Пока…
Веселое дело! Я даже не заметил, что говорю вслух, а Меркулов при этом послушно стоит около меня, восседающего в начальственном кресле.
— Но мне кажется, что наличие «Фауста» в моем деле и в деле Гречанника не случайно, — все-таки говорю я, — нам надо попросить Жозефа и этого комитетчика, Балакирева, помочь нам в оперативной разработке военнослужащих. У лубянцев больше возможностей для того, чтобы пощупать подходы к военным, выяснить их причастность к этим двум убийствам. Согласитесь, что я прав.
— Если ты хочешь, чтобы комитетчики у тебя отобрали дело, тогда ты прав… И не смотри на меня так остервенело, надо же предметно думать о будущем. Да, да, именно предметно, и нечего иронически вздыхать. Мы не поедем к товарищам лубянцам. Мы поедем к «боярам».
«Боярами» у нас величали Главную военную прокуратуру: во-первых, она размещалась в старинном боярском особняке на улице Кирова, бывшей Мясницкой, во-вторых, военные прокуроры и следователи фактически подчинены другому ведомству — военному — и в сравнении в нами, штатскими, явно выигрывают в зарплате и всяческих льготах. Военная прокуратура сильна еще тем, что имеет определенную власть над КГБ: в случае провинности сотрудника госбезопасности его дело попадает на стол военного прокурора…
— И будем считать это, — продолжал Меркулов, — началом операции под кодовым названием… — «Фауст».
— Ты что, Костя, издеваешься?
— А чем плохое название? Название миленькое, как в детективном романе. Тем более что, кроме нас с тобой, кроме Турецкого и Меркулова, оно, как и сама операция, никому не должно быть известно.
Он подошел к зеркалу, прихорошился, подмигнул самому себе и, обернувшись, пропел:
Брось сердиться, Саша,
Ласково взгляни!
Жизнь прекрасна наша
В солнечные дни!
Я засмеялся:
— Ну, ты пока пой, а я состряпаю Грязнову задание.
— Только быстро, Саша, нам надо успеть до обеда. Ты дай Клаве напечатать, она попросит подписать, скажем, Гречанника и отправить в МУР.
Я уже строчил Грязнову ориентировку — определить местонахождения Морозова, рядовых Халилова и Смирнова и через пятнадцать минут доложил Меркулову о готовности.
— Заводить мотор, Константин Дмитриевич?
— Заводить, Александр Борисович! — И когда я был уже в дверях, он окликнул меня: — Саша. Нам нужна особая осторожность. И конспирация.
Честно говоря, я так и не понял, шутил он или говорил серьезно.
Мы с Меркуловым сидели одни в громадной приемной военного прокурора. Вообще — то мне эта аудиенция нужна, как рыбке зонтик. Сиди и жди милостыни от главного боярина — все военнослужащие и работники оборонных предприятий охвачены юриспруденцией военной прокуратуры. По моим подсчетам, это около пятнадцати миллионов человек. Моя бы воля — я бы сейчас махнул в Шереметьево, на самолет — и в Афганистан. А там бы разобрался что к чему. Но без высочайшего повеления нельзя, заграница все-таки.
— Костя, как ты думаешь, сколько сейчас наших в Афганистане? Я имею в виду этот… «ограниченный контингент».
