На маленьком столике рядом с кроватью стоял кассетный магнитофон. Габриель включила его, и чудесный голос Эллы Фицджеральд запел: «Наша любовь останется с нами навсегда».
— Это для тебя, — сказала она.
— Ты — прелесть!
Он поцеловал ее в лоб. Она замурлыкала от удовольствия. Потом перевернулась на живот и вздохнула.
— Как хорошо было! Может, еще раз попробуем?
— Дай мне хоть отдышаться!
Она засмеялась:
— Бедный ты мой старичок! Устал? Дай я на тебя посмотрю.
Она внимательно изучала его лицо своими зелеными глазами, будто старалась запечатлеть его образ в памяти навсегда.
— Расскажи мне, откуда у тебя этот шрам.
Монтера пожал плечами.
— Я летал с острова Фернандо-По в Порт-Харкорт в Биафре во время гражданской войны в Нигерии. Мы летали на «Дакотах» обычно ночью, но в тот раз мне пришлось лететь днем. Им срочно понадобились медикаменты. Шел дождь, настоящая гроза. Ко мне прицепился русский «МиГ». Летчик был египтянин, как я потом узнал. Он просто расстреливал меня, как живую мишень. Через несколько секунд трое из моего экипажа оказались убиты. Тогда я и получил вот это. — Он коснулся пальцем своего шрама.
— А что потом?
— Опустился до пятисот футов. Когда он следующий раз зашел мне в хвост, я опустил закрылки, «тормознул». «Дакота» почти повисла в воздухе.
— А «МиГ»?
— У него не осталось пространства для маневра. Он перелетел меня и врезался в джунгли.
— Ты молодец!
Она провела пальцами по его губам. Монтера сонно пробормотал:
— Я хочу быть честным с тобой до конца, понимаешь? Я еще никогда ни с кем этого не чувствовал. Я бы хотел отдать тебе всего себя.
У Габриель защемило в груди, потому что она-то обманывала его. Ей все же удалось улыбнуться.
— Не беспокойся ни о чем. Усни. У нас еще целый день впереди.
— Нет, ты ошибаешься. У нас впереди целая жизнь. — Он улыбнулся. — Я всегда любил ночной город. Молодым я часто гулял ночью по Парижу, Лондону или Буэнос-Айресу. В ночном городе есть что-то волшебное. Кажется, что в конце улицы тебя ждет что-то совершенно необыкновенное.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне уже сорок пять. В июле стукнет сорок шесть. Как долго ты шла ко мне! Но все же пришла наконец. Я не спросил, какой у тебя знак Зодиака?
— Козерог.
— Ужасная комбинация. Лев и Козерог. Совершенно безнадежно.
— Так уж безнадежно?
Она поцеловала его, и через мгновение он уже спал.
Габриель стояла у окна, смотрела на сад и думала о Рауле. В гостиной зазвонил телефон. Она торопливо вышла в другую комнату и взяла трубку. Это был Фергюсон.
— Привет, Габриель! Какие у нас новости?
— Никаких.
— Он сейчас с вами?
Габриель вздохнула.
— Да. Спит в другой комнате.
— Обстановка накаляется. По всем признакам, они готовятся к нападению. Вы уверены, что он остается в Лондоне?
— Да. Абсолютно уверена.
— Отлично. Я еще позвоню потом.
Габриель положила трубку. В этот момент она ненавидела Фергюсона так, как никого другого в своей жизни. Рауль Монтера вдруг резко вскрикнул. Она бросилась в спальню.
Этот сон был таким реальным, каких он еще никогда не видел. Он летел в самолете, который превратился в решето. В фюзеляже зияли огромные дыры. Он даже слышал, как дребезжат оторванные куски обшивки, и чувствовал запах горящего масла и дыма. В панике он пытался открыть плексигласовый колпак, но не мог.
— Боже милостивый, не дай мне сгореть! — шептал он.
Колпак наконец слетел. Его пальцы были в крови. Он начал выбираться из кабины, но его вдруг накрыла большая черная тень. Он поднял голову и увидел огромного орла, который стремительно пикировал на него, выпустив острые блестящие когти. Еще мгновение — и когти вонзятся в его тело. Он закричал от ужаса и проснулся. Над ним склонилась Габриель.
* * *
Они сидели вдвоем в большой ванне, друг против друга, и пили чай из тонких фарфоровых чашек. Монтера курил сигарету.
— Чай превосходный, — сказал он.
— Для тебя чай намного полезнее, чем кофе.
— Все, с этого момента кофе для меня не существует.
— Орел снижается. Остается сделать только одно.
— Что именно?
— Ты сам сказал. Опустить закрылки, «тормознуть». Даже орел может промахнуться.
— Великолепно! Из тебя получился бы отличный летчик. — Он встал и потянулся за полотенцем. — Что будем делать дальше?
