Никому за прошедшие годы — ни гражданским, ни военным — не пришла в голову на удивление простая мысль; когда он высказал ее военному министру, кратко, не пользуясь заумными словами, объяснив, что надо не ждать возникновения военных конфликтов, а создавать их, чтобы разгружать переполненные арсеналы, продавая оружие обеим воюющим сторонам, а потом создавать новые и новые виды вооружений и новые и новые конфликты, используя возможности, которыми располагают специальные службы, военный министр посмотрел на него с неподдельным уважением.
Орэдж сообщал об этом обыденно, словно о потерянных перчатках или забытом зонте. Когда его спросили, как он назвал бы операцию, генерал предложил: «Распятая птица». Во-первых, распятие — свидетельство мученичества невинных — весьма по-христиански; во-вторых, гибель отицы в полете трагична, как и гибель самолета, взорванного в воздухе, Орэдж посмотрел на карту, накрыл теплыми ладонями океан, и руки его потянулись вверх, захватывая остров за островом, поглаживая проливы и материки. Неожиданно ему в голову пришла мысль, что континенты похожи на человеческое сердце по своей конфигурации — почти равнобедренные треугольники, немного неправильные, словно сжавшиеся от боли.
Самым трудным для него испытанием в школе оказалось усвоить эти жуткие соотношения между катетами и гипотенузами, а когда он разобрался, то понял и внушил себе на всю жизнь: если в чем-то разобрались другие, то непременно докопается и он. И вот теперь он не должен пожирать глазами умников, вещающих мудрость, и заглядывать им в рот, теперь он сам подарил стране идею, от которой у министра порозовели уши; Орэдж видел это отчетливо, как сейчас карту перед собой…
Сарджент снял номер в дешевой гостинице, пробрался к своему дому, установил, что слежки нет, проник в квартиру, переоделся, достал с антресолей футляр, обтянутый кожей. Там лежал его «магнум» и патроны к нему. Сложил все в холщовую торбу — такие таскают студенты — и покинул дом.
Вечером Брюс собирался посетить кафе «Бо-Сит»: там он встретился с Майером и Хорхе Барселонцем, там опрометчиво выручил Майера, после чего тот и предложил охрану безумца Гордона Кэлвина, который вовсе не был Кэлвином, как, впрочем, и безумцем.
Двери контор выплюнули чиновников, запрудивших улицы; машины поползли из переулков, вливаясь в потоки, несущиеся по магистралям; выжатая человеческая масса устремилась домой. Сарджент больше часа гулял неподалеку от кафе «Бо-Сит»: до восьми, по крайней мере, заходить туда не имело смысла. Задний выход, через который так давно, что, похоже, минули столетия, бежали они с Майером, спасаясь от волкодавов Барселонца, заколотили. На этот раз Брюс не думал о путях отступления, в нем поселилась та спокойная уверенность, что нередко овладевает людьми, когда они перебоялись всеми страхами, пройдя сквозь строй обстоятельств человеческой жизни, пугающих и заставляющих дрожать, и на все махнули рукой. В такие мгновения остается только одно — действовать.
Время тянулось томительно долго. Сарджент усмехнулся: увешан оружием — «магнум» и «Смитти» — как рождественская елка хлопушками. Они играли с ним, они решили для себя: «Ничего не сообразит, а если и сообразит, будет молчать; и здоровый человек предпочтет не вступать в неравное противоборство, тем более Сарджент, переживший так много за последние годы». Брюса бесила их уверенность. Нельзя так нагло купаться в безнаказанности, он усматривал в происшедшем не только преступление, но и откровенную издевку. Еще он думал о месяцах заточения настоящего Кэлвина, которого прятали неизвестно где перед тем, как убить, что же касается Лэнда, Сарджент не сомневался: актера уже нет в живых.
Брюс старался не выходить на освещенные участки тротуаров, не приближаться к проезжей части, чтобы его случайно не увидели из некстати подкатившей патрульной машины: случись такое, и капитан Макги узнает, что Сарджент в городе и крутится неподалеку от «Бо-Сит». Теперь Брюс знал: Макги с ними, его заставили или, скорее, попросили — Макги никогда не мог отказывать влиятельным лицам.
