Брюс знал, что в этой тюрьме отбывает срок всесильный Лоретти, но не думал, что увидит его. Сначала Лоретти приговорили к смерти, но приговор очень долго не приводили в исполнение, и, как судачили во всех блоках, пожизненное ему обеспечено: откупился!
Лоретти не скрывал, что ему приятно потрясение Сарджента. Хозяин камеры-дворца дотронулся до пробора и сделал гостеприимный жест. Брюс сел. Трудно поверить, что за непроницаемыми стенами в угрюмых помещениях, начиненных сигнальными системами и электроникой оповещения, оружейными арсеналами и складами газов, со всех сторон утыканных сторожевыми вышками с мощными прожекторами, может укрываться такое… даже слова не подберешь, не оазис, не тихий уголок, а кусок другого мира, вырванный из совсем иной жизни и приживленный топорно, но намертво.
— Говорят, вы работали в полиции… — Лоретти придвинул к Сардженту сразу три тарелки и стал накладывать снедь, ухаживая за Брюсом, перехватывая его взгляды, стараясь предвосхитить любое желание, как опытный обольститель, расставляющий сети невинному созданию. Сам Лоретти не притронулся к еде, и Сарджент неловко запихивал в рот лакомые куски, боясь встретиться с насмешливыми глазами. Когда Сарджент закончил трапезу, Лоретти рассмеялся:
— Так хочется сделать кому-то приятное. Люди давно забыли: самое восхитительное — угождать другому, по доброй воле, разумеется.
Сарджент вытер руки льняной салфеткой. «Как в дорогущем ресторане, — мелькнуло у него. — О чем говорить? И зачем его позвали? Не для того же, чтобы он проглотил деликатесы и полюбовался, как недурно обустроился мистер Лоретти».
— Вы, наверное, прикидываете, зачем вас пригласили? — Лоретти запахнулся полами пурпурного бархатного халата, отороченного витым шнуром, усмехнулся в усы.
Наступило молчание.
Сарджент знал этот прием: один внезапно умолкает, а другому, если у него нервы послабее, приходится ломать голову, о чем же говорить, и тогда можно выдать себя неудачно оброненной фразой.
Лоретти раскрутил висячий конец пояса с помпоном:
— Не ломайте голову, Сарджент, я пригласил вас просто так. Нормальных людей не так уж много…
Брюс мысленно возвратился к гибели безумного Кэлвина, нелепой и тягостной, и упоминание о нормальных отчего-то насторожило его, ранило, будто как раз нормальные виноваты в том, что погибают не приспособившиеся к тому, что творится кругом.
— Часто поговорить не с кем. — Лоретти опустился в кресло.
Брюс елозил на стуле, пытался взять себя в руки, думал, что все происходящее — дурацкий спектакль, как те, о которых пишет в своих статьях Дайна, что так не может быть: и этот стол, заставленный непочатыми блюдами, и хозяин с его кардинальскими сединами и манерами властелина, а в десятке-другом ярдов отсюда набивает марихуаной сигареты Молот и Хорхе Носарь втолковывает своим людям, отчего они должны слушать его беспрекословно.
Неожиданно Лоретти рассказал, что приглашает к себе обжор из всех блоков, смотрит, как они трескают, и получает от этого удовольствие; то, как человек ест, многое говорит о нем, и еще что-то тарахтел Лоретти, перемежая слова хохотом, жестами, выразительной мимикой подвижного лица.
Лоретти резко поднялся, отщипнул виноградину, медленно прожевал:
— Сарджент, вы мне нравитесь. Я слышал, вы отличный стрелок. Здесь есть возможность побаловаться в офицерском тире, вы меня потренируете. И еще. Говорят, у вас тут были неприятности? Больше не будет. Если кто-нибудь, на ваш взгляд, стал слишком велик для своих тапочек, — от монументальности Лоретти не осталось и следа, он перешел на примитивный уголовный жаргон, — скажите мне. Я имею в виду не только здешних клиентов, но и охранников. У вас, Сарджент, должно быть хорошее настроение. Постоянно. Во-первых, потому, что вы мне по душе, во-вторых, потому, что займетесь моей левой, правой я и сам владею недурно. Все.
Лоретти хлопнул ладонями по коленям, давая понять, что встреча подошла к концу. Брюс поднялся. Сейчас он наконец уяснил себе: Лоретти — прирожденный комедиант, и любое общение для него зарядка, бодрящая, придающая тусклой жизни недостающее напряжение.
