Цви Колиц
Легенда об убитом цветке
Перевод с английского Ирины Гусевой
…и известно, что деревья, цветы и травы имеют собственный язык, чувства и молитвы…
Исраэль Бааль Шем Тов
Господь в милости своей создал цветы и травы в утешение живым, чьи близкие покинули этот мир и обратились в прах, из которого некогда и были созданы. Он подал нам знак, что они не исчезли без следа, а просто зажили другой жизнью. И все кладбищенские цветы — вьющиеся по оградам и выросшие под сенью кипарисов — анемоны, фиалки, хризантемы и в особенности маки в траве между могилами, пахнущие так сладко, — это цветы усопших, добавляющие вселенной немного красоты.
Когда-то маки росли только на могилах. Но с тех пор как смерть стала множиться стремительно и бесконтрольно, и земля превратилась в жертвенный алтарь, в одну огромную могилу для лучших из лучших созданий Божьих, маки благоухают на каждом шагу. Но нигде и никогда, от самых первых дней творения, маки не цвели так буйно и обильно и не были так прекрасны, как вокруг лагерей смерти в Польше, где земли, уснащенные прахом и костями погибших, тучны и плодородны. А уж в Треблинке маки были просто невероятны. Этими роскошными цветами украшали танцевальные залы и сервированные столы, сверкающие дорогим хрусталем и фарфором, когда лагерное начальство устраивало праздники или вечеринки. Но так было сперва — потом все изменилось.
Вот какую об этом рассказывают историю.
Была в Треблинке женщина, чью дочь, четырнадцатилетнюю Ханну, заживо сожгли на глазах у матери. А уж любила мать свою девочку до безумия — болезненно, неистово. И немудрено: Ханна была последним ее сокровищем, последним родным человеком на этой земле. Мужа ее немцы расстреляли, а сама она, узнав об этом, родила мертвого ребенка Все это случилось незадолго до того, как их с Ханной отправили в лагерь: грудь материнская еще была полна молока. Этим молоком она и подкармливала там свою доченьку, надеясь поддержать в ней едва тлеющую жизнь. Прежде ее Ханнеле была красавицей. Но Треблинка быстро стерла красоту с юного лица: яркие губы побледнели и сморщились, как у старухи, бархатная розовая кожа стала желтовато-серой и сухой, ровные белые зубы потемнели и расшатались. Только глаза и оставались прежними — большие, яркие, лучистые. Мать кормила ее — и плакала И Ханна плакала: ей казалось, она в чем-то виновата перед матерью.
В конце концов не выдержала девочка безнадежной лагерной жизни, собственного стыда, материнских слез — и решилась на побег. Ханну поймали и бросили в печь. Тщедушное тельце сгорело в считанные минуты, как сухой кустик, а обуглившиеся косточки вместе с другими перемололи в мощной электрической костемолке — на удобрения, излишки которых вывозили за территорию лагеря. Ничего не осталось от красавицы Ханны, словно и не было ее никогда на свете. Мать же по лагерным порядкам должна была смотреть на все это от начала до конца — спаси нас Господи от такого! — и рассудок ее помутился.
Одна только мысль и осталась в воспаленном мозгу женщины: дожить бы до весны. Придет весна, пригреет солнышко, все расцветет, она отыщет и узнает цветы, выросшие на костях ее дочурки. Они снова встретятся и больше никогда не разлучатся.
Она дожила — видно, Господь помог. Пришла весна и наполнила благоуханием все вокруг. И маки, распустившиеся той весной в Треблинке, были красивы, как никогда прежде. Они цвели повсюду — у самой ограды, рядом с окружавшими лагерь колючей проволокой и проводами под током, и далеко за ней — сколько хватало глаз. Их пряный, напоенный солнцем аромат мешался с лагерным запахом смерти и тления, напоминая о том, что на земле рай соседствует с адом.
