Кенди была одета Мойдодыром. Ее костюм состоял из разноцветных полотенец, стянутых на талии красным шнурком, а головной убор был сделан из пестрой простыни с прикрепленным к ней куском розового мыла. В руках она несла банный коврик и огромную мочалку. Последняя была около пяти футов в длину, и миссис Крейг похвасталась, что это работа ее мужа.
Там встречались феи и гномы, акулы и русалки. Я видела также не менее четырех детей, одетых в резиновые сапоги и непромокаемые плащи с надписью «Дубровник». Гильберт изображал арабского шейха и был окружен целым сонмом маленьких девочек, наряженных его женами. Их появление вызвало сначала веселый ропот, а потом взрыв аплодисментов. Все получилось очень празднично и, несомненно, понравилось бы мне, если бы я не разучилась радоваться простым вещам.
И Кенди, и Гильберт выиграли призы и выглядели очень довольными. Потом все они собрались около столов и приступили к еде, а мы с Чарльзом вернулись в тенек к нашим шезлонгам. Почти сразу пришел Роберт и спросил, собираюсь ли я надеть сегодня вечером маскарадный костюм. Я была вынуждена признаться, что совершенно позабыла об этом. Я даже не видела программы на сегодняшний день.
— Мы с Джеймсом решили нарядиться небесными близнецами-ангелами, понимаешь? — пояснил Роберт. — Ох, и возни же было с этими крыльями!
По-моему, это было просто сверхъестественно, что люди могут еще от чего-то получать удовольствие, что для них ничего не переменилось.
Этот день, казалось, никогда не кончится. Проходил час за часом, и я ощущала себя все более беспомощной. Я даже представить не могла, что делать в Гибралтаре, если дядя Рональд ничего не предпримет. Все свои надежды я возлагала на него, но от него не было даже телеграммы — ни единого слова. Перед самым обедом мы с детьми поднялись на верхнюю палубу, чтобы посмотреть на побережье Испании. Мы плыли так близко, что можно было разглядеть деревеньки… беспорядочно разбросанные тут и там белые домики… замок на холме. Скоро мы должны были пройти Малагу. По-моему, Кенди и Гильберт совсем оправились от пережитого ночью потрясения. Но у Кенди под глазами были темные круги, и я догадалась, что она переживает из-за матери. Отца они оба просто не замечали.
Неожиданно к нам поднялся Чарльз; он пристально посмотрел мне в лицо, а потом отвел в сторону.
— Джоанна, как ты себя чувствуешь? Я все-таки думаю, что врач не должен был разрешать тебе вставать сегодня.
— Если бы он этого не сделал, я бы сошла с ума, — тихо сказала я, и сердце мое вновь переполнилось тоской, печалью и страхом. Выходило как-то так, что я и вправду теряла его, несмотря на его теплоту и заботливость. Я почувствовала, что не в силах больше с ним разговаривать.
Он посмотрел на меня еще более озабоченно, и я сказала, более резко, чем хотела:
— Но покамест я не сошла с ума и прекрасно себя чувствую. Я думаю, ты должен поверить мне, особенно после того, что случилось с Грэмом Хедли и чуть не случилось с детьми.
— Я ведь не говорил, что не верю тебе, вспомни, — спокойно сказал он. — Но ты что, на самом деле думаешь, что родной отец…
— Сначала думала, — ответила я. Кенди и Гильберт стояли в некотором отдалении, что-то показывая друг другу. — Но теперь я полагаю, что детей хотел убить мистер Хедли, а мистер Верритон пытался его от этого удержать. Наверное, они поссорились ночью на палубе, и в результате Грэм Хедли оказался за бортом.
— Ты думаешь его убил мистер Верритон?
— Во всяком случае, кто-то ведь это сделал. Не сам же он выбросился за борт. А ты видел сегодня, какое у Эдварда Верритона лицо? Он выглядит просто страшно.
— Да, я видел его, — подтвердил Чарльз, а потом спросил: — Что ты собираешься делать завтра в Гибралтаре?
— Я собираюсь остаться прямо здесь, на пароходе, — сказала я. — Я просто молюсь, чтобы дядя Рональд приехал или прислал кого-нибудь вместо себя. Ну, а если он не приедет… может быть, я сойду на берег и снова позвоню.
На мгновение Чарльз положил мне руку на плечо.
— Да, ты останешься на борту. Это самое лучшее. Как бы то ни было, тебе опасно бродить по Гибралтару в одиночестве.
