Потом подошла очередь выступить самому Гурову. Текст короткого выступления ему составил Липатов, и содержало оно такие же абстрактные обещания, как и у других кандидатов, якобы отражало его, Гурова, личное отношение к сложившейся ситуации и сегодняшнему событию, – кстати, не отличавшееся оригинальностью, а скорее банальное. Но в последний момент Лев отказался от этого текста. Поднявшись на деревянную, на скорую руку сооруженную плотниками трибуну и посмотрев на лица фронтовиков, сразу понял, что требуются совсем другие слова.
Он стал говорить о современной армии, которую стремятся сделать профессиональной, что, по его мнению, правильно. Пусть в ней служат те, кому это дано, кто в силу своего характера и других особенностей сможет стать хорошим солдатом, профессионалом своего дела. Не каждый может быть солдатом, им нужно родиться. А тогда, в сорок первом, солдатами пришлось стать всем. И становились, и сражались, и умирали как солдаты. Потому что не было иного выхода, как подняться всем, независимо от того, дано тебе природой или не дано. И в этом трагедия любой войны, потому что погибали первыми те, кому претило военное ремесло, кому не дано с легкостью убивать людей. И сколько их осталось после победы, искалеченных! Искалеченных не только физически, но и душевно, потому что они заживо прошли через настоящий ад.
Но они пошли в него, добровольно пошли, чтобы ценою своих жизней спасти страну. И вот в этой земле, которую дармоеды с высокими званиями «глав», «председателей» и иных руководителей района своим бездействием, равнодушием и душевной черствостью превратили в помойку, – здесь лежат солдаты. Мальчишки-десятиклассники, которые ни разу в жизни не брились, не целовали девушек, рабочие, которые хорошо умели работать на станках, и крестьяне, любившие и умевшие работать на земле, инженеры, ученые-интеллигенты, да мало ли кто. И это большая потеря для страны, потому что здесь, как и в других могилах времен войны, лежит самый цвет народа – молодые, сильные, умные, умелые. А всем им пришлось надеть серые солдатские шинели и идти умирать.
Гуров обратил внимание, что перед трибуной воцарилась странная тишина. Даже ветер утих, и птицы перестали щебетать. Он вдруг сбился с мысли и взволнованно пообещал, что, независимо от того, станет он мэром или не станет, в любом случае расшибется в лепешку и доведет дело до конца. Он, полковник Гуров, это обещает.
Зрители взорвались овациями, а Лев с хмурым видом спустился с трибуны и отправился в сторону машины, где его догнал вездесущий референт.
– Очень горячая и впечатляющая речь, Лев Иванович, – торопливо и с обычной занудливостью заговорил Липатов, приноравливаясь к широкому шагу полковника. – Хороший экспромт. Но все же зря вы отошли от текста, который я вам приготовил. Видите ли, ваша речь возымела действие большей частью на ветеранов. Но их-то среди избирателей единицы, мало их осталось. А для основной массы населения, для журналистов, которые будут освещать событие и высказывать в прессе свое мнение, сказанное вами слишком непрофессионально. Это только эмоции и никакого конструктивизма.
Гуров круто развернулся и, вцепившись пальцами в лацканы пиджака референта, рванул его на себя.
– Слушай ты, п… Эдик! – зло прошипел он прямо в бледный нос Липатова. – Пошел ты знаешь куда со своими советами! Куражиться над такими вещами я никому не позволю! Технолог хренов!.. Если все это так и станется пустой болтовней, я вам устрою… я вам такое устрою, что на том свете тошно будет. Я вспомню, что у меня есть связи! – И, отпустив пиджак опешившего референта, снова быстрым шагом пошел к машине. Настроение у него было самое что ни на есть паршивое.
Неизвестно, что там наговорил Липатов и как он сам оценил вспышку негодования Гурова, но вечером в гостиницу заявились оба работодателя. Коруль был, как всегда, степенен, с налетом некоторой ленивости, а вот Финагенов выглядел встревоженным.
– Как настроение, Лев Иванович? – поинтересовался младший партнер, едва они переступили порог номера и поздоровались с Гуровым.
– Никак, – отрезал Гуров с вызовом и выжидательно замолчал.
