Но это — увы! — было невозможно.
— Все не так просто, Келси.
— Ложь редко бывает простой.
Наконец она повернулась к отцу, и его пальцы судорожно сжали стакан. Какое удивительное сходство! Такие же светлые волосы, и так же небрежно взъерошены, такие же темные глаза, и так же горит румянец на высоких, резко очерченных скулах. Да, верно говорят, что многие женщины выглядят лучше всего в моменты, когда их эмоции и чувства приближаются к высшей точке.
Так было с Наоми. И так же — с ее дочерью.
— Ведь ты же лгал мне все эти годы, да? — продолжила Келси. — Ты лгал, бабушка лгала, она тоже лгала… — она указала на стол, где лежало письмо. — И если бы оно не пришло, ты продолжал бы обманывать меня и дальше…
— Да. Во всяком случае, до тех пор, пока я считал бы, что так лучше для тебя.
— Лучше для меня? Как это может быть? Что хорошего в том, чтобы я считала свою мать умершей? Как вообще ложь может быть лучше, чем правда?
— Ты всегда слишком хорошо знала, что хорошо, а что — плохо, что белое, а что — черное. Это достойное зависти качество. — Профессор покачал головой и отпил глоток. — И пугающее, признаюсь откровен-но. Даже в детстве ты никогда не отступала от, гм-м… своих моральных норм. Что касается большинства людей, то им порой бывает нелегко правильно судить о своих и чужих поступках.
Глаза Келси вспыхнули. В том же самом обвинял ее и Уэйд.
— То есть это я во всем виновата?
— Нет, нет… — он закрыл глаза и задумчиво потер лоб. — Ты ни в чем не виновата, хотя все это началось — именно из-за тебя.
— Филипп! — Постучав в дверь, в кабинет заглянула Кендис. — Дорсеты пришли.
Профессор улыбнулся вымученной, усталой улыбкой.
— Займи их, дорогая. Мне нужно поговорить с Келси. Это займет всего несколько минут.
Кендис украдкой бросила на приемную дочь взгляд исподлобья. В этом взгляде Келси заметила смешанное выражение неодобрения и покорности.
— Хорошо, только, пожалуйста, недолго. Ужин подадут ровно в семь. Положить для тебя прибор, Кел?
— Нет, Кендис, спасибо. Я не останусь ужинать.
— Ну хорошо, только не задерживай отца слишком долго. — Она вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Келси вздохнула и снова выпрямилась.
— Она знает?
— Да. Мне пришлось сказать ей еще до того, как мы поженились.
— Пришлось сказать ей… — повторила Келси. — Ей, а не мне.
— Поверь, это решение далось мне нелегко. И никто на моем месте не смог бы сделать это без колебаний. Наоми, твоя бабушка и я — мы трое считали, что действуем в твоих интересах. Тебе было всего три года, и ты едва-едва перешагнула порог младенчества.
— Но я вот уже несколько лет как взрослая, па. Я побывала замужем и даже успела развестись.
— Но ты пока еще не знаешь, как быстро порой летит время. — Он сел, не выпуская из рук стакан с виски. За прошедшие двадцать с лишним лет Филипп Байден успел убедить себя, что момент, подобный этому, никогда не наступит, и от этого его разочарование было вдвое горше. До сегодняшнего вечера его жизнь текла размеренно и спокойно, и он не мог даже подумать, что когда-то она снова совершит крутой, как на американских горках, вираж. Впрочем, Наоми ни в грош не ставила спокойствие — безразлично, свое или чужое.
И Келси тоже. Для нее настал момент истины, и она заставила всех говорить правду, какой бы горькой она ни была.
— Я уже рассказывал тебе, что твоя мать была одной из моих студенток. Мне она казалась очень красивой, совсем юной и трепетной. Я так и не понял, почему ее потянуло ко мне; единственное, что я могу сказать, это то, что все произошло очень быстро. Головокружительно быстро. Мы поженились через полгода после того, как увидели друг друга впервые. Этого срока оказалось недостаточно, чтобы каждый из нас понял, насколько разными людьми мы были по характеру и складу ума. Мы оба жили в Джорджтауне, оба происходили, как говорится, из респектабельных семей, но Наоми отличалась такой внутренней свободой, о которой я не мог и мечтать. Она была непосредственна, раскованна, но самой яркой ее чертой оказалось влечение к новым людям, местам, вещам. И, конечно, к ее лошадям…
Он сделал еще один глоток, чтобы притупить боль воспоминаний.
