Ее руки судорожно вцепились в его плечи.
— Да! Да! Я сделала это для тебя, дорогой! Для нас. Я хотела тебе сказать это еще тогда, в первый раз, когда ты только вернулся домой. Просто я растерялась от желания поскорее быть вместе с тобою. Но Мойна была права: я поспешила и тоже потом впала в истерику — после всего, что перестрадала ради нас. И я говорила тогда всякие ужасные вещи, я знаю, но я должна была защищать свое положение в Тремэйн-Корте. И я должна была защитить нашего дорогого, драгоценного Нодди. Мойна предсказала, что в свое время ты вернешься ко мне, и вот ты здесь. Только все не так, как обещала Мойна. Ты теперь ненавидишь меня, тогда как я… я так тебя люблю!..
Ее голосок прервался, поскольку ей больше нечего было сказать, и она припала головкой к его плечу, горько рыдая. От того, что он сейчас скажет, зависит вся ее жизнь. Ее будущее. Весь ее мир!
Он долго молчал, позволяя ей рыдать у себя на плече, но, к ее ужасу, не делая попыток ее обнять. Наконец — то ли через минуту, то ли через целую жизнь, когда она уже совершенно утратила надежду, — он подхватил ее на руки и понес к двери.
Она тут же приникла к нему, разгораясь от тепла его тела. Она верила, что он несет ее в спальню, где все давно готово к этому чудесному моменту. Но вдруг Мойна забыла зажечь свечи? Ах, они осветят комнату огнем своей пылкой любви! И она почувствовала, как у нее повлажнело между бедер — ее тело уже было готово к его приходу.
И вдруг, не успели они даже дойти до фойе, ее туфельки коснулись пола. Он еще какое-то время поддерживал ее за плечи, не давая упасть, но вскоре убрал руки, оставив в совершенной растерянности.
— Люсьен? Что-то не так? Ты не хочешь отнести меня в спальню?
— Бедная, обманутая Мелани. Ты и впрямь поверила, что я сейчас затащу тебя наверх, чтобы заняться любовью? На самом деле я сначала решил было отнести тебя к Эдмунду, как уже сделал однажды, чтобы ты могла ему повторить свою трогательную историю. Но только что мне в голову пришла превосходная мысль. Я подумал, что еще лучше справлюсь с этим сам.
Она подняла на него глаза, взглянула в его красивое безжизненное лицо, холодные темные глаза. Что за непостижимый человек! А ведь она считала, что он принадлежит ей, — стоит только поманить его, и он будет ее.
— Люсьен, дорогой, — взмолилась она. — Ты не поверил мне, да? Но ведь ты должен знать, как я тебя люблю и что я никогда тебе не лгу. Разве я не доказывала тебе это много раз прежде? — Она тряхнула его что было сил, словно от этого он должен был прийти в чувство, и ее детский голосок поднялся до крика от какого-то непонятного ужаса. — Посмотри же на меня, черт бы тебя побрал! Ты что, не понял?! Нодди — твой! И теперь ты должен меня любить! Что я должна сделать, чтобы ты мне поверил?
— Вот вы где, миссис Тремэйн. Обед подан, мадам.
— Вон отсюда, осел!!! — взвизгнула Мелани, не поворачиваясь в сторону Бизли, который вошел в гостиную через противоположную дверь.
— Похоже, у тебя постоянные проблемы со слугами то в одном вопросе, то в другом, дорогая? — заметил Люсьен после того, как за Бизли захлопнулась дверь, тем безразличным тоном, который доводил ее до истерики. Люсьен вернулся, но от этого в ее жизни ничего не изменилось.
Его руки потянулись к ее шее, и мгновение спустя в них оказались жемчуга, принадлежавшие некогда Памеле. Мелани почувствовала себя странным образом обнаженной.
— Я ничего не могу с собой поделать, но застежка на этом ожерелье совершенно не внушает доверия, — сказал он, опуская жемчуга в карман. — Я бы не хотел, чтобы такая чудесная вещь потерялась, а ты?
Ее руки поднялись к голой шее, а потом опять вцепились в лацканы его фрака. От ярости она утратила остатки осторожности.
— С застежкой все в порядке! Ты просто не хочешь, чтобы я их надевала, потому что когда-то они принадлежали твоей матери. Ну, теперь-то твоя бесстыжая мамаша мертва. И эти жемчуга теперь мои, Люсьен. Все ее драгоценности мои. Я заплатила за них! Боже милостивый, как я за них заплатила!
Ожерелье оставалось в его кармане.
— Да. Ты заплатила. Но ты должна меня теперь извинить, дорогая. Наша с тобой дискуссия просто приводит меня в восторг, однако утром я проснулся с легким насморком, и хотя попытался не обращать на него внимания, чувствую, сейчас он усилился. Кажется, я вынужден буду обедать у себя, осчастливив Хоукинса возможностью поухаживать за мной. Возможно, мы увидимся завтра, чтобы продолжить эту милую дискуссию с того самого места, на котором ее пришлось прервать. Ты ведь не забудешь, на чем мы остановились, и, я уверен, сумеешь доказать свою бескорыстную, неувядающую любовь ко мне.
